— Интересно, что скажет доктор, если ты попросишь одолжить балетки?
— «Ты здесь не ради танцев, Люси». — Высокий певучий голос совсем не похож на Легконожкин.
— Ни разу не слышала пародии хуже.
— Думаешь, у тебя лучше получится?
Я по-птичьи наклоняю голову, будто размышляю, и невозмутимо отвечаю:
— Нет.
Люси взрывается хохотом, и я тоже.
Когда мы успокаиваемся, я гляжу на металлическую дверь. Вот бы стены были тоньше. Вот бы врачи нас сейчас слышали.
Позже: отбой, я под одеялом; через крошечное окошко не просачивается ни единого лучика лунного света. Слишком густой туман. Хотя и без того темно, я вытаскиваю из-под головы подушку (тонкую и вонючую) и прижимаю к лицу.
В голове крутятся слова: «легкая как перышко, твердая как сталь», «легкая как перышко, твердая как сталь».
Если бы Легконожка сказала мне, как дела у Агнес, когда мы заговорили о ней в прошлый раз, я смогла бы точнее представить, как она лежит в больнице.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Но мне не удается как следует ее представить, я ведь не знаю, закрыты у нее глаза или нет.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Я не знаю, в коме она или нет. Не знаю, по-прежнему ли у нее из горла торчит трубка.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Я даже не знаю, лежит она в отдельной палате или у нее есть соседка.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь». Ее мама, наверное, сидит рядом и держит Агнес за руку. «Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Перед тем как меня отправили сюда, ее папа говорил мне, что они останутся в Калифорнии, пока не смогут забрать Агнес.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Он говорил, что им будет непросто, ведь младшие дочки остались дома. Может, им с женой придется по очереди мотаться туда-сюда.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Конечно, они ни в коем случае не оставят Агнес одну, говорил он. Пусть доктора и не уверены, что она осознаёт присутствие родителей.
«Легкая как перышко, твердая как сталь». «Легкая как перышко, твердая как сталь».
Я жду, когда голос Агнес скажет мне: «Мы выросли из этих игр», но почему-то слышу смех. Я выглядываю из-под подушки и смотрю на кровать Люси, почти неразличимую в темноте, но дыхание у Люси ровное и спокойное. Она крепко спит.
Кроме того, смеялась не одна, а сразу несколько девочек. И не только девочек. Мальчиков тоже.
Восьмой класс. День рождения Ребеки, ей исполняется четырнадцать. Она гордо заявляет, что вечеринка впервые будет смешанной — девочки и мальчики, — не подозревая, что само упоминание об этом выдает в ней малышню.
«Ребека с одной „к“». Она так и представлялась, будто произношение поменяется от написания. Будто с одной «к» она становилась крутой и интересной, а не обычной серостью, которой она очевидно была.
«Ребека с одной „к“». Три — нет, четыре, считая Агнес, — лучшие подружки назад. Ее родители жили на углу Девяносто четвертой и Парк-авеню, хотя во время вечеринки никаких родителей не наблюдалось. В конце концов, был вечер субботы. Наверняка у них нашлось другое занятие. Кажется, там была домработница, молча прибирала за нами, выбрасывая бумажные тарелки, пропитанные жиром от пиццы, и подсовывая картонные подложки под стаканы, чтобы мы не испортили фамильный кофейный столик.
Пили мы лимонад и сок. Ребека была правильная девочка. Ее родители перед уходом даже не заперли шкафчик со спиртным. Их не тревожило, что дочурка может втихаря попробовать алкоголь.
Я надела узкие джинсы и черный джемпер в обтяжку с длинными рукавами и открытыми плечами. Грудь у меня тогда еще не выросла, так что лифчик мне не требовался. В отличие от Ребеки. Бюстгальтер то и дело вылезал у нее из-под майки. Стоял февраль, но она все равно напялила открытую майку. Думала, это сексуально.
— Я сегодня должна выглядеть сексуально, Хан, — твердила она. Больше меня так никто не называл, потому что имечко дурацкое. А может, всей фразе придавал абсурдности детский голосок Ребеки, без тени иронии произносящий слово «сексуально».