Легконожка выражается довольно прозрачно. Но если она так давно определилась с диагнозом, почему у меня в истории болезни было написано, что я представляю опасность для себя — и окружающих?
С другой стороны, Легконожка упоминала, что на стационарном лечении настоял суд, а не она сама.
В первый раз я задаюсь вопросом: неужели я правда нравлюсь Легконожке? Определенно, она считает, что понимает меня лучше меня самой. Но в голосе у нее, кажется, проскакивают нотки восхищения, как будто ее впечатляет моя болезнь и радует мой шанс вести здоровую жизнь. Она твердо намерена объяснить судье и родителям Агнес, что я не виновата в случившемся и могу отправляться домой.
Неужели Легконожка так заботится о своих пациентах? Все это время я считала, что она работает в психиатрической клинике, поскольку ей не хватает компетенции для должности получше. Возможно, на самом деле она идеалистка. Возможно, она работает в клинике, потому что действительно хочет помочь девочкам, которых другие считают потерянными для общества.
Так некоторые приходят в приют для животных и говорят: «Дайте мне собаку, которую вы собирались усыпить».
Я чуть выпрямляюсь и смотрю не на свои сложенные руки, а на доктора. В горле у меня стоит ком.
— Уверяю вас, — продолжает Легконожка, — сейчас лекарства отлично борются с симптомами Ханны.
Наконец она сравнивает мою болезнь со сломанной костью: как и в случае с тяжелым переломом, мозг нужно попросту вправить.
Агнес сломала лодыжку, когда упала. Если точнее, когда приземлилась. Врачи вправили кость и наложили гипс, пока Агнес была без сознания.
Легконожка заключает:
— В клинике, поставив Ханне диагноз, мы, образно выражаясь, вправили кость и загипсовали перелом. Теперь, чтобы правильно функционировать в будущем, ей нужны терапия и медикаментозное лечение.
Мой доктор садится на место. Она смотрит на меня, улыбается и ободряюще сжимает мне руку.
сорок
Я выигрываю дело.
Правда, на выигрыш не очень похоже. Никто не вопит от радости, не ликует; никто даже не испускает вздох облегчения. Не улыбается.
Вместо этого происходит следующее.
Судья заключает, что доказательств предумышленного столкновения Агнес недостаточно. Единственный свидетель (я) находился в состоянии психоза.
Даже если Агнес сможет заговорить, ее показания не докажут, что я планировала ее толкнуть. Я могла потянуться к ней на помощь.
А если я все-таки ее толкнула, это не моя вина, поскольку в тот момент я была нестабильна и находилась под воздействием недиагностированного психического расстройства. (Конечно, наш адвокат такого не говорит. Он не допускает даже намека, что я вообще могла ее толкнуть.)
Отец Агнес с такой силой отодвигает назад кресло, что оно качается, хоть и не падает.
— Эта девочка опасна. — Голос у него низкий и полный ярости. Мистер Смит, наверное, был бы против фразы в моей истории болезни: «Пациентка может представлять опасность для себя и окружающих». Он предпочел бы другой вариант: «Пациентка представляет опасность для себя и окружающих».
Судья сочувственно кивает, но отмечает:
— Я знаю, что вашей семье тяжело. Вы с женой сможете обсудить дальнейшие действия с адвокатом. Но когда адвокат Голдов предложил психиатрическую экспертизу вместо подачи иска, вы согласились…
Предложил? Видимо, адвокат родителей куда способнее, чем я предполагала.
— И экспертиза показала, что Ханна Голд сумасшедшая! — перебивает миссис Смит.
Судья возражает:
— Экспертиза показала, что ей требуется лечение. Но диагноз не доказывает, что она виновна в случившемся с вашей дочерью.
— Случившееся с моей дочерью нельзя оправдать.
— Допустим, но у нас попросту нет доказательств, что Ханна заманила вашу дочь на подоконник или столкнула ее оттуда.
Будь мы в зале суда, судья сейчас стукнула бы молотком и велела миссис Смит сесть. Интересно, сколько еще дел предстоит сегодня судье, скольких людей она до конца рабочего дня отпустит на свободу или отправит в тюрьму?
Интересно, миссис Смит тоже бесит словечко судьи «допустим», как оно бесило меня у Легконожки?
— Я приняла решение, — повторяет судья.
Мама Агнес ничего не говорит, только заливается слезами. Она берет мужа за руку, и тот садится обратно. Адвокат наклоняется к ним и что-то шепчет — может, утешает, обещает подать апелляцию или объясняет разницу между гражданским и уголовным делом, — но Смиты не реагируют. В конце концов их адвокат замолкает и снова выпрямляется в кресле.