— Я же вам сказала — никаких братьев у меня нет.
— Вы понимаете, о чем я говорю.
— Во всяком случае, я не хочу быть Бесс, даже если это и имя вашей матери. Просто оно само по себе мне не нравится.
— Я более чем уверен, что та парочка с поезда запомнила, как я вас называл.
— Мистер Маккриди… — начала она.
— Мак.
— Мэтью, — она поправила подол своего обезображенного платья и, понимая, что он, в сущности, прав, вынуждена была согласиться: — Пусть будет по-вашему, Мэтью, но я прошу по крайней мере называть меня Элизабет.
— Элизабет Маккриди… А не так уж и плохо звучит, — отметил он и добавил: — Что ж, в таком случае, договорились.
— Но только до Колумбуса, — предупредила она и, подняв глаза, некоторое время вглядывалась в его красивый профиль. — Признайтесь — вам ведь, в сущности, безразлично, что со мной дальше произойдет; все это мы делали ради вас, а не ради меня или моей репутации, разве не так?
— Но я действительно старался вас защищать, как мог — и ничего другого не имел в виду.
— Опасный вы человек, мистер Маккриди, — убежденно произнесла она, — но вовсе не потому, почему мне казалось вначале. Когда вы еще там, на корабле, пристали ко мне как банный лист, я считала, что вы просто имеете виды на мою персону, не более. И хотя, по всей вероятности, так оно и было, теперь я подозреваю, что вы руководствовались и другими, скрытыми мотивами.
— Первые впечатления всегда безошибочны, — пробормотал он. — Вы замечательно красивая девушка, миссис Маккриди.
— Если вы, глядя на меня в таком, как сейчас, виде, можете говорить подобные вещи, значит, вы действительно неисправимый лгун, — ответила она сухо.
— А если бы вам хоть иногда удавалось придерживать свой острый язык, вы не были бы до сих пор незамужней.
— Думаю, это не самое страшное несчастье, мистер Маккриди. И если мой язык уберегает меня от брака с любым из большинства мужчин, которых мне до сих пор доводилось встречать, значит, острый язык для меня — настоящее благословение, — решительно заявила она.
— Должно быть, кто-то из них и стал причиной вашего негативного отношения к супружеству?
— Вас это не касается.
— Этот прохвост сумел вас увлечь, а потом бросил, — предположил он.
— Не говорите глупостей.
— Остановил свой выбор на другой.
— Нет.
— В таком случае у него уже была супруга.
— Нет.
— Не захотел ради вас перейти в католичество.
— Я не католичка, мистер Маккриди.
— В тех местах, откуда я родом, если симпатичная девушка шестнадцати или семнадцати лет еще не замужем, значит, с ней что-то не так.
— Ну а я, слава Богу, выросла не в какой-то там теннессийской глуши, — отрезала она, смерив его испепеляющим взглядом. — Вы ведь этими разговорами просто пытаетесь отвлечь мое внимание. Боитесь, я задам вам вопросы, на которые вам не хотелось бы отвечать.
— Например?
— Зачем вам нужно, чтобы все думали, будто у вас есть жена? — И прежде чем он успел что-то сказать, она выпалила еще один вопрос: — И от чего, собственно, вы бежите, мистер Маккриди?
— Почти все, кто приезжает в Техас, от чего-нибудь или кого-нибудь бегут. Даже вы, Верена.
— Речь идет не обо мне. Я не удивлюсь, если вы окажетесь вором или даже убийцей.
— Ошибаетесь — я ни тот и ни другой. Так что хотите вы или не хотите, но вам все равно придется мне доверять.
— Ну так вот — я вам не доверяю.
— И все же, кто он?
Вопрос был настолько неожиданным, что она недоуменно заморгала глазами.
— Вы это о ком? — осторожно спросила она.
— О том, кто был причиной ваших ранних разочарований.
У Маккриди не было оснований ожидать от нее ответа, и ей не обязательно было ему отвечать. Но она, глубоко вздохнув, медленно выговорила:
— Это был отец.
— Ваш отец?
— Да. Он был хорош собой, очарователен в обществе женщин, остроумен, но за внешним фасадом скрывался коварный, жестокий, бессердечный человек. Он ушел на войну и больше домой не возвращался, мистер Маккриди.
— Ну, война — это всегда жестокое испытание для человека.
— Но только не для него, — с горечью возразила она. — За несколько месяцев до ее окончания он дезертировал и куда-то исчез. Он бросил на произвол судьбы маму, он бросил меня.
— Мне жаль это слышать.
Она снова взглянула ему прямо в глаза:
— Я не нуждаюсь в вашей жалости. На моих глазах мама медленно угасала — все эти последние годы она была, в сущности, живым трупом. Когда она в конце концов ушла из жизни, я поклялась себе, что никогда никому не позволю доставлять мне такую боль. И если это означает, что я сойду в могилу старой девой, что ж, пусть так и будет.
Между ними воцарилось долгое молчание; наконец он посмотрел куда-то в сторону и, словно обращаясь к самому себе, задумчиво сказал:
— Да-а, вы твердый орешек для любого мужчины.
— Отец был опасным человеком, мистер Маккриди, и в то же время симпатичным и обаятельным. Он умел нравиться — совсем как вы.
Услышав это, он взглянул на нее и сказал:
— Возможно, далеко не всеми моими поступками можно гордиться, но, хотите верьте — хотите нет, я никогда ни от кого не убегал. Можете называть это любопытством или, если угодно, глупостью, но я всегда доигрывал игру до конца.
— И все же, я полагаю, найдутся десятки женщин, которые могли бы вас опровергнуть.
— Возможно, и могли бы, но не станут. Я вам уже говорил — существует только два типа женщин, и разницу между ними я хорошо знаю. Меня всегда интересовали как раз те, которых добродетельными не назовешь. С ними легче: они ничего от меня не ожидали, и я не мог их разочаровать. А когда приходила пора расставаться, мы расставались без сожалений.
Ей нечего было сказать в ответ — по крайней мере, ничего такого, чем она могла бы уколоть или попрекнуть его. Если он действительно так думает, значит, женские слезы ему нипочем. Он просто никогда не оглядывался назад.
Верена чувствовала себя такой голодной, что у нее сводило желудок. В довершение же всех бед воздух был наполнен аппетитным запахом жареных цыплят. Этот запах не давал ей покоя и заставлял забыть обо всем остальном. Где-то в другой части дома доставленные на ранчо пассажиры — ее попутчики — уплетали, наверное, цыплят и много чего еще вдобавок.