— Вы оскорбляете не только мой взор, мистер Маккриди, — взорвалась она. — У вас нет ни малейшего понятия о том, что существуют какие-то приличия или моральные устои; более того, вы…
Он расстегнул первую пуговицу на брюках, и гневные, бичующие слова замерли на ее устах. Она поспешно отвела от него взгляд и, торопясь переставить стул, чуть не упала, запутавшись в собственных ногах. Держа сверток с едой в руках, она опустилась на стул лицом к грубо оштукатуренной стене и, не осмеливаясь поднять глаза, принялась развязывать салфетку.
— К тому времени, когда вы поедите, я буду уже готов, — уверил ее Маккриди.
В салфетке оказались три куриных куска с золотистой, поджаристой корочкой — две ножки и еще один кусок странной формы непонятно из какой части цыпленка. Все это выглядело так аппетитно, что больше противиться чувству голода она не могла и, вымещая весь свой гнев на бедном цыпленке, яростно вонзила зубы в одну из ножек.
— Когда доберетесь до косточки везения, будьте осторожны и не переломите ее.
— А что это такое? — спросила она, с трудом выговаривая слова.
— Это такая диковинная на вид косточка, которую, после того как ее освобождают от мяса, один человек берет за один конец, а другой — за другой, а потом оба тянут в разные стороны, пока косточка не разломится на две части. У кого останется конец длиннее, тому должно в чем-то повезти.
— Что ж, я… — В этот момент она слегка повернула голову, и ее взгляд упал на зеркало, причем она смотрела на него под таким углом, что в нем полностью отражался Маккриди. Оказалось, он был в чем мать родила.
Удивленный тем, что она так внезапно, буквально на полуслове, замолчала, он повернулся в ее сторону, и она впервые в жизни имела возможность видеть мужчину во всем его великолепии.
— Что случилось? — поинтересовался он.
Она стремительно нагнула голову, не зная, куда деваться от стыда:
— Ничего, ровным счетом ничего… Не помню, что я начала говорить… Впрочем, это не так уж важно.
И тогда он обратил внимание на зеркало над небольшим туалетным столиком?
— Ах, вот в чем дело… Мисс Верена, как вам не стыдно!
— Если бы мне так уж хотелось любоваться вами, я бы не стала бросать украдкой взгляды на ваше отражение, мистер Маккриди, — язвительно парировала она его обвинение, — я бы попросту повернулась к вам лицом и рассматривала бы вас во всех подробностях. Но я не сделала — и, разумеется, никогда не сделаю — этого. Если хотите знать, я даже…
Она вскочила со стула и, держась к Маккриди спиной, боком двинулась к кровати, где лежало ее платье, торопливо натянула его на себя и обратилась к Мэтью:
— Не знаю, куда я пойду отсюда, но, как только найду гребенку, которую мне любезно дала миссис Гуд, меня здесь не будет. И мне абсолютно безразлично, как к этому отнесутся люди, — я не останусь в этой комнате ни минуты.
Над ее головой пролетел гребень и шлепнулся на кровать. Она схватила его и ринулась к двери.
Когда рука Верены была уже на дверной ручке, голос Маккриди остановил ее:
— А вы ничего не забыли?
Она глянула на распахнутый верх платья и вся зарделась от смущения:
— Ах, боже мой!
Поспешно застегнув маленькие пуговички, она собралась было выходить, но его голос не отпускал ее:
— Да, это тоже, но я имел в виду их.
Нет, она ни за что на свете не обернется!
— Кого это — их? — резко спросила она.
— Ваши туфли. Если не хотите нашпиговать свои ноги занозами, лучше-ка обуйтесь. Вот, держите.
И ее черные, с высоким верхом туфли, пущенные его рукой, проскользили через всю комнату и остановились у двери. Нагнувшись, Верена быстро схватила их и, рванув дверь, выскочила из комнаты. Оказавшись в узком, тесном коридоре, она сжала гребенку зубами, оперлась для равновесия о стенку и, помогая руками, втиснула сначала одну, затем другую ногу в туфли. Не успела она завязать шнурки, как за углом раздались чьи-то голоса, услышав которые она так и застыла на месте:
— Гибу это страшно не понравится, но эта девчонка Хауард точно сквозь землю провалилась!
— Да-а-а. Но я и раньше считал, что ее нет в этом поезде.
— Если б не моя доля в этом деле, Ли, я бы сейчас все бросил и подался домой, а он пусть сам разгадывает эту шараду.
— Как ты думаешь, шериф ничего не подозревает?
— Не-е… Я ему наплел то же самое, что и другим на той остановке — ну, что вроде я разыскиваю свою сестру на всем этом участке железной дороги и рано или поздно надеюсь ее найти. А он мне говорит, что без ордера или другой такой бумажки он мало чем сможет помочь, разве что будет начеку, если она появится.
— Ну а что ты скажешь Гибу?
— То же самое, что и ты говоришь — в этом поезде нет никакой девицы по фамилии Хауард, и точка. Черт подери, если не считать той доходяги и другой, у которой целый выводок ребятни, то в поезде нет больше ни одной женщины от пятнадцати до сорока лет.
— Знаешь, пусть себе Гиб говорит что хочет, а я больше не собираюсь ходить и приставать ко всем с расспросами. Он мог бы и сам делать хоть какую-то черновую работу.
— Если откажешься, он тебя выведет из игры, и ты потеряешь свою долю — как пить дать потеряешь.
— Понимаешь, не по нутру мне охотиться за женщиной, чтобы потом ее убить. А я знаю, что дело этим кончится, вот увидишь. Когда она ему больше не будет нужна, он ее живой все равно не отпустит. Он поступит с ней точно так, как с тем чертовым законником, и кости ее смогут отыскать одни только койоты.
Того, что Верена успела услышать, было более чем достаточно, и, в ужасе от одной только мысли, что они могут ее увидеть, она на четвереньках поползла к своей комнате. На ноги она осмелилась встать, лишь только когда нащупала дверную ручку, после чего молнией вскочила в комнату.
— Что-то вы быстро по мне соскучились, — насмешливо проговорил Маккриди.
— Не произносите ни слова — слышите, ни единого слова, — прошептала она и, держась за ручку, прислонила голову к двери и стала прислушиваться. Но из коридора больше не доносилось ни звука. Решив в конце концов, что они пошли в другую сторону, она позволила себе немного расслабиться.