Словно сквозь какую-то пелену я заметила на судилище знакомые, но какие-то расплывающиеся лица Фелиции Виклер, Итана Энглера, комиссара Шенка, каноника Пагана и сестры Гурович. Среди них не было только моего адвоката, который, по идее, уже должен был разделить со мной скамью обвиняемых, но, кажется, опаздывал.
Но это было уже неважно, потому что воздуха в моей груди стало мало-мало — я увидела его.
Его Высокопреосвященство Коул Тернер был в Святейшем Правительствующем Синоде третьим от первенствующего члена — сухощавого старика в облачении верховного архиепископа церкви Каина и Лилит. В отличие от остальных представителей духовенства, восседающих в Синоде, которых было общим числом десять и которые привлекали внимание роскошными одеяниями, Коул, единственный из них, был не в церковной сутане, а в повседневном кителе.
Его лицо было совершенно непроницаемым и безразличным, глаза — холодными и неживыми, точно лед, а около плотно сжатых губ залегла складка, которой раньше не было.
Больше всего на свете я страшилась встретиться с ним взглядами, поэтому отвернулась.
— Преосвященный Владыка Энцо Витали обращает ваше внимание — так как ваш адвокат не явился на судилище к назначенному времени, вы должны защищать себя и свои интересы в Синоде сами, — склонившись ко мне через бортик скамьи подсудимых, проговорил молодой нравственник с планшеткой, точно такой же, с какой когда-то ходила я. — Я могу застенографировать, что вы — представитель собственной защиты?
— Я… не знаю… — я беспомощно оглянулась по сторонам. — Я не смогу, наверное…
— Тогда представьте, пожалуйста, своего адвоката, — оборвал стенографист. — В противном случае вы будете держите ответ перед Синодом.
— Николай Синклер! — послышался вдруг незнакомый голос и на скамью рядом со мной опустился молодой мужчина в деловом костюме с внушительных размеров папкой. — Так и застенографируйте — Монику Калдер в Синоде будет представлять Николай Синклер. Давайте приступим.
От неожиданности открыв рот, я смотрела на своего новоиспечённого адвоката, как баран на новые ворота.
Это имя в последнее время было на слуху — молодой амбициозный адвокат Николай Синклер стремительно поднимался по карьерной лестнице — на счету у него было несколько с блеском выигранных, казалось, безнадежных процессов, а услуги его стоили баснословно дорого.
— Слушается дело о девице Монике Калдер, которая обвиняется в проституции и пятнании полицейского мундира, — сухим, надтреснутым голосом проговорил Преосвященный Владыка Энцо Витали — тот самый старик, что восседал в самом центре Синода.
— Кто вас нанял? — спросила я у своего адвоката, не вслушиваясь в слова верховного архиепископа — впрочем, это было несложно, потому что он говорил очень тихо, словно листья шелестели на ветру.
— Мне тоже очень приятно с вами познакомиться, мисс Калдер, — усмехнулся Синклер. — Боюсь, эта информация останется для вас закрытой. В остальном прошу положиться на меня.
Он действительно был хорош.
Во-первых, с самого начала заявив: «Моя подзащитная дает мне полное право на свое представительство!», Синклер избавил меня от необходимости вообще что-то говорить перед Синодом и всеми этими враждебно настроенными людьми и вампирами, которые воспринимали меня в штыки.
За это я была ему по-настоящему благодарна — каждое слово перед Синодом давалось мне с таким трудом, будто в горло насыпали битого стекла.
Во-вторых, линия защиты моим новым адвокатом была выстроена просто блестяще. Николай Синклер представил меня милой, робкой, беззаветной девочкой, для которой не существовало никакого другого выбора, кроме как «пойти по желтому билету».
С крайней степенью удивления я увидела на месте свидетеля по моему делу Александра Брента, который сейчас находился под следствием и который в подробностях рассказал про то, как своей аферой с нашей квартирой поставил меня в безвыходное положение.
Он обливался крокодильими слезами, и поминутно просил у меня прощения, в красках живописуя Синоду, как буквально загнал меня в ловушку.
Но этого моему адвокату показалось мало, чтобы обелить меня. Потрясая перед всеми коробочкой таблеток «Теагаст» с приклеенным к ней ценником, он рассказал, как трогательно и нежно я люблю свою бабушку, которой потребовались очень дорогие лекарства.
Медсестра из бабулиной клиники, наша соседка, мадам Эрмит, — все в один голос твердили, какая я искренняя, чистая, добрая и порядочная.