И Кастор Трой, не оборачиваясь, вышел за дверь, а я осталась на полу — трястись, как в лихорадке.
Святые небеса, с чудовищем из какой страшной сказки я сейчас столкнулась? Какой черт дернул меня за язык, как будто своих проблем было мало?
Скажите, какая смелая! Да в гробу я буду хвастаться своей смелостью!
О, эти слухи, которые ходят о Касторе Трое… Те, кто судачит о нем, и половины не знают…
Посидев какое-то время на полу, и в ступоре поглазев на противоположную стенку, я решила, что мой любимый архив, куда так редко заглядывает кто-либо, сейчас самое подходящее для меня место.
Оказавшись в коридоре, постаралась принять нормальный и даже независимый вид, и у меня, в принципе, даже получилось, если бы меня не окликнул до боли знакомый голос.
Голос, который преследовал меня во снах, а иногда грезился наяву…
— Моника! Моника, подожди!
Я обернулась.
Итан.
Да, это был он — офицер Итан Энглер. Тот, кто до вчерашнего дня занимал все мои мысли, и они сами собой рифмовались в строчки стихов.
Бабушка с самого детства привила мне любовь к стихам. Как часто я, забравшись в наше старенькое кресло под теплый плед, зачитывалась томиками Байрона и Джона Китса, Гейне и Бёрнса, Вордсворта и Шелли. Мне казалось, что в моей голове звучит музыка и вершится какое-то необыкновенное волшебство строчек.
Я никогда не думала, что стану причастной к этому волшебству. Что буду сочинять стихи сама. И все благодаря одному-единственному человеку…
Самый лучший, самый красивый… С благородными чертами лица и внимательными серыми глазами, с чуть грустноватой улыбкой. Он был чутким и великодушным. Он действительно был самым лучшим — сейчас, на контрасте с тем, что произошло со мной вчера и сегодня, я осознала это особенно четко.
Письмо все еще лежало у меня в сумке, но едва ли я бы решилась отдать ему свое признание сейчас.
— А я как раз к тебе в архив! Кое-какие документы запросить хотел…
— Хорошо, тогда пойдем вместе, — смутившись, я пошла красными пятнами. Впрочем, это была обычная реакция моего организма на Итана Энглера. — Я ведь теперь не только там… Комиссар велел стенографировать — по старинке…
— Стенографировать? — удивленно вскинул брови он. — То есть всякими крючками и загогулинками шифровать устную речь? В век видеосъемки и аудиозаписи? Дрезднера бы удар хватил, узнай он о таком!
Его возмущение было таким неподдельным, что мне стало приятно. Значит, ему небезразлично, что со мной происходит?
— Но комиссар Шенк приказал… Я не могу с ним спорить.
— Комиссар Шенк много чего приказал, — Итан поморщился в ответ, и я поняла, что это он про свое смещение с должности помощника комиссара.
Он, наверное, так расстроен… Как же мне хотелось поддержать его! Но я неловко себя чувствовала и никак не могла подобрать слова.
Святые небеса, он, наверное, и не догадывается, какое для меня счастье вот так вот идти рядом с ним… Мы вместе ступили на узкую подвальную лестницу, ведущую в мой архив. От близости Итана кружилась голова — я оступилась, но он подхватил меня.
— С тобой все в порядке, Моника? Ты выглядишь бледной.
Он был таким заботливым, таким внимательным…
— Нет, не в порядке, Итан.
И разревелась. Энглер осторожно меня обнял и участливо принялся расспрашивать, почему плачу, и я не выдержала. Без утайки рассказала обо всем, что произошло в комнате для допросов и о диком, оскорбительном поведении офицера Троя.
Он слушал, нахмурившись, а когда я закончила, то и вовсе стал темнее тучи.
— Это недопустимо, — Итан сжал кулаки. — Это абсолютно недопустимо для офицера полиции!
На волне откровенности я хотела рассказывать про бабушку, чудо-аппарат, и ту катастрофу, что произошла в нашей жизни, но почему-то замолчала. Энглер прижимал меня к себе — только это сейчас было важно.
На миг показалось, не было ни Коула Тернера, ни нравственников, ни рейда в бордель, ни Александра Брента, который теперь являлся собственником нашего с бабулей жилья, ни Кастора Троя, ни визитки публичного дома, что валялась под моей кроватью.
Все это было лишь страшным сном по сравнению с реальностью, в которой мой любимый, благородный, честный Итан обнимал меня, желая утешить. Утешить… или что-то большее, о боже?
По сравнению с тем, что он вдруг нежно коснулся губами моей щеки. Неужели это значит, моя любовь к нему… ответна? Я была бы сейчас такой счастливой…