Несмотря на то, что часовня совсем небольшая, она была создана с большим мастерством, в лучших традициях готики. Как будто свитая из арок и колонн, она, как кружевом, была украшена причудливой резьбой, изображающей диковинных животных и различные растения.
Вампиры поклонялись Лилит и Каину, которые стали мужем и женой, и от которых пошел весь их вампирский род — стены капеллы были расписаны сценами из их жизни. Так как моя семья хоть и была человеческой, но знала о существовании вампиров, и жила в их мире и по их законам, тоже почитала первых вампиров за своих богов.
Войдя под темные прохладные своды, я почувствовала смятение и все нарастающее беспокойство, потому что около алтаря меня ждал никакой вовсе не капеллан Петцваль, а сам Его Высокопреосвященство Коул Тернер. Его прямая неподвижная фигура, его черный китель и холодные синие глаза — весь его строгий образ вызывал тревогу и страх.
Он протянул руку, и я прикоснулась губами к золотому перстню, на котором были выгравированы соха и плуг — символы первого вампира, Каина, который по роду занятий был земледельцем. Печатка была нестерпимо холодной, казалось, что мои губы заледенеют от нее.
Я робко ступила к исповедальне, где за тонкой решетчатой перегородкой всегда исповедовал Петцваль, но Тернер отрывисто приказал — «На колени», и я опустилась перед ним, боясь поднять взгляд.
Небеса, в чем мне каяться, в чем признаваться этому железобетонному мужчине, возвышающемуся надо мной, словно черная скала? Как умолчала о визитной карточке, опущенной в мою сумку хозяйкой борделя, который он жаждал сравнять с землей? Или как пошла на должностное преступление, выкрала у охранника ключи, открыла сейф? Или как дрожала, умирая от страха и греховного возбуждения, когда Кастор Трой тискал мои груди под взмокшей от пота блузкой?
Прямо на уровне моих глаз пола черного кителя с агатовой пуговицей и красивые, холеные мужские пальцы, медленно перебирающие перекидные четки. Плоская лента, двенадцать прямоугольников, на каждом из которых изображены двенадцать пожизненных грехов, которые назвал Каин.
Зависть. Гордыня. Раскрытие. Умалчивание. Клевета. Жестокость. Лукавство. Ярость. Злоупотребление. Обман. Похоть. Предательство.
— Каюсь, я грешна перед святыми, ибо я… позавидовала, — прошептала я, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
На моей душе лежал слишком тяжелый груз, а сейчас я сделаю свою ношу еще тяжелее. Солгать на исповеди — кто бы мог подумать, что я пойду на такое? Молчать мне нельзя, но почему так стыдно говорить Коулу Тернеру о том, о чем я с легкостью могла поведать капеллану Петцвалю?
— Чему ты позавидовала? — его голос раздается где-то сверху, и он абсолютно бесстрастен.
— Своей подруге, Ваше Высокопреосвященство, — опускаю голову еще ниже. — Она очень красивая и уверенная в себе. К тому же недавно она получила наследство, и может себе позволить покупать красивые и дорогие вещи, а я не могу… Мне приходится… донашивать старую бабушкину одежду. Каюсь, святой отец, я грешна.
— Ты хочешь быть красивой для мужчин? Хочешь привлекать их, вызывать в них запретные чувства?
— Нет, что вы, Ваше Высокопреосвященство? Я бы никогда… Я просто хотела…
Стоя перед ним на коленях, я чувствую себя бессовестной, развращенной, жуткой грешницей. Настоящая правда — она внутри меня. И он так отвратительна, страшна и по-настоящему опасна, что я никогда в жизни ее не скажу.
Вся надежда лишь только на Итана — лишь он, такой благородный и честный, сможет защитить меня от Кастора Троя. А может, это не по силам даже ему…
— Почему ты плачешь?
О, этот голос — голос бездушной машины, безликого робота — монотонный и холодный…
Святые небеса, а я и не заметила, что по моим щекам текут слезы!
— Встань.
Ощущаю себя такой слабой и униженной, такой раздавленной… Пытаюсь выпрямиться, и вдруг чувствую, что сильная мужская рука берет меня за предплечье и помогает подняться. А в следующее мгновение я вижу его глаза, синие, как два Северных Ледовитых океана. Где-то там, под обломками льда, под толщей темных вод слабо мерцает нечто непонятное. Нечто, что странно видеть в бесстрастном кардинале, безжалостном начальнике отдела полиции нравов.
— Ты влюблена? Ты хочешь ему понравиться?
Я знаю, что нравственники наделены особыми полномочиями, знаю, что он может спросить у меня что угодно — от того, кем я мечтала стать в детстве до того, когда у меня были последние месячные. Я обязана буду ответить правду, но этот вопрос повергает меня в ступор и я, как всегда, покрываюсь красными пятнами и начинаю заикаться. Разумется, куда же без него — моего дурацкого заикания?