Я беспомощно оглянулась по сторонам, и тут заметила на журнальном столике черный прямоугольник зажигалки. Яркое пламя танцевало в моих дрожащих пальцах, когда я наклонилась к Трою, ну и, само собой, я была не я, если б не выронила зажигалку, и она не завалилась далеко под оттоманку.
Поползав минут пять у Кастора Троя в ногах, я, слава небесам, наконец, нащупала матовый прямоугольник и извлекла на свет божий.
— Ты мне кое-кого напоминаешь, куколка. Очень, — заметил Трой и удержал меня за запястье, когда я, прикурив ему, хотела отойти. — Одну маленькую глупую девочку. Робкого зайчонка… Не знаешь, почему я в последнее время постоянно думаю о ней? Такая податливая и трепетная, так сладко пахнущая сливками и малиной… Интересная ты, куколка, правда. Не она, конечно. Но похожа. Чертовски похожа.
Вынудив меня опереться коленями и ладонями о прохладную кожу дивана, он опускает руку с сигаретой на мою спину, как на столик, и глубоко затягивается, откинувшись назад. Другой рукой Кастор Трой оглаживает мою попу и задирает юбку, обнажая бедра в чулках с подвязками и черные кружевные трусики.
Низ живота наполняется знакомой тягучей истомой, и я прогибаюсь еще сильнее — я практически легла грудью на его колени.
— Куришь? — внезапно спросил он, и поднес сигарету прямо к моим губам.
Шокированная до глубины души, я замотала головой. Вот уж что-что, а попробовать курить мне никогда в голову не приходило! Дисциплинированная и правильная Моника Калдер — такие вещи ни-ни!
— Попробуй, — велит Кастор Трой, и не подчиниться его гипнотическому голосу я не могу. — Видишь ли, куколка, я сторонник того, что в этой жизни нужно попробовать абсолютно все.
Держа пальцами левой руки сигарету, фильтр которой я обхватываю непослушными, немеющими губами, правой рукой он прикасается сквозь полоску трусиков к моему разбухшему, пульсирующему лону, и отводит кружево в сторону, глубоко погружаясь в мою влажную мякоть.
Закашлявшись от густого дыма, наполнившего мои лёгкие, и непривычного, крепкого запаха, я отворачиваюсь от сигареты, но контраст этих ощущений — мерзости табака и растягивающей сладости между моих ног сводит с ума. Неосознанно насаживаясь бедрами на его пальцы — они оказываются внутри меня. И Кастор Трой, ухмыльнувшись, протягивает мне виски и говорит «Запей!».
Нет! Я не стану! Ты меня не заставишь, ублюдок!
Но он, отхлебнув прямо из горла бутылки, прикладывается к моим губам.
Жгучая жидкость из его рта вливается в мой рот, обжигая горло и пищевод, растекается внутри меня янтарным огнем, запахом торфа, дыма, дерева, зерна, апельсина, моря и свежескошенной травы.
Пару мгновений Трой медлит, а затем что-то меняется в нем, и, до боли надавив на мой затылок, он не дает мне отстраниться. Его жесткие губы вбирают мои губы, а язык вплетается в мой рот, извивается по моим зубам и языку, как будто он упырь и хочет меня сожрать.
Слишком сильно — мне не выдержать.
— Невозможно… — хрипло говорит Кастор Трой, за волосы на затылке отведя мою голову назад и вглядываясь в глаза. — Сними маску… Сними эту блядскую маску!
Ты зажмурься и лети…
Он не должен увидеть мое лицо.
Не должен! Все не может стать настолько плохо.
Пару секунд я остаюсь недвижима, словно в каком-то ступоре, а затем вскакиваю и бросаюсь наутек.
Очевидно, что-то у меня в рассудке помутилось, не иначе, потому что Кастор Трой, как и всегда, очень легко, просто и с удовольствием ловит меня и швыряет на кровать. Распластывая меня по постели, он со всей дури наваливается сверху и, зубами ухватив кружево маски, дергает ее вверх, открывая мое лицо.
Ты зажмурься и лети на качелях до луны…
Ты зажмурься и лети на качелях до луны…
Пару секунд он медлит, тяжело дыша и лишь сильнее стискивая мои запястья своими стальными пальцами. Его зрачки наливаются багровым туманом, в котором мне суждено заблудиться, сгинуть безвозвратно…
Время в комнате словно замедляется, и несколько секунд текучими ртутными каплями скатываются в низ моего напрягшегося, сведенного судорогой живота. Его прикосновения, его глаза и его поцелуи — яд, и он для меня смертелен.
Смертелен. Но он разливается по моим венам, когда Кастор Трой сдергивает с меня перекрученную, задравшуюся юбку и рвет крючки корсета, с остервенением рвет на мне тонкие кружевные полоски трусиков, оставляя обнаженную, взмокшую, в одних черных чулках с фривольными красными атласными бантами на резинках.
Под одним только его взглядом мои соски наливаются и твердеют, и в самых кончиках отдается зудящая, ноющая боль, сковывающая мой живот и волглые складочки меж моих ног.