На моей душе лежал слишком тяжелый груз, а сейчас я сделаю свою ношу еще тяжелее. Солгать на исповеди — кто бы мог подумать, что я пойду на такое? Молчать мне нельзя, но почему так стыдно говорить Коулу Тернеру о том, о чем я с легкостью могла поведать капеллану Петцвалю?
— Чему ты позавидовала? — его голос раздается где-то сверху, и он абсолютно бесстрастен.
— Своей подруге, Ваше Высокопреосвященство, — опускаю голову еще ниже. — Она очень красивая и уверенная в себе. К тому же недавно она получила наследство, и может себе позволить покупать красивые и дорогие вещи, а я не могу… Мне приходится… донашивать старую бабушкину одежду. Каюсь, святой отец, я грешна.
— Ты хочешь быть красивой для мужчин? Хочешь привлекать их, вызывать в них запретные чувства?
— Нет, что вы, Ваше Высокопреосвященство? Я бы никогда… Я просто хотела…
Стоя перед ним на коленях, я чувствую себя бессовестной, развращенной, жуткой грешницей. Настоящая правда — она внутри меня. И он так отвратительна, страшна и по-настоящему опасна, что я никогда в жизни ее не скажу.
Вся надежда лишь только на Итана — лишь он, такой благородный и честный, сможет защитить меня от Кастора Троя. А может, это не по силам даже ему…
— Почему ты плачешь?
О, этот голос — голос бездушной машины, безликого робота — монотонный и холодный…
Святые небеса, а я и не заметила, что по моим щекам текут слезы!
— Встань.
Ощущаю себя такой слабой и униженной, такой раздавленной… Пытаюсь выпрямиться, и вдруг чувствую, что сильная мужская рука берет меня за предплечье и помогает подняться. А в следующее мгновение я вижу его глаза, синие, как два Северных Ледовитых океана. Где-то там, под обломками льда, под толщей темных вод слабо мерцает нечто непонятное. Нечто, что странно видеть в бесстрастном кардинале, безжалостном начальнике отдела полиции нравов.
— Ты влюблена? Ты хочешь ему понравиться?
Я знаю, что нравственники наделены особыми полномочиями, знаю, что он может спросить у меня что угодно — от того, кем я мечтала стать в детстве до того, когда у меня были последние месячные. Я обязана буду ответить правду, но этот вопрос повергает меня в ступор и я, как всегда, покрываюсь красными пятнами и начинаю заикаться. Разумется, куда же без него — моего дурацкого заикания?
— Я? Вроде того… вообще-то да. Да, я влюблена. Да, кардинал… я… хотела… Я хотела, чтобы он посмотрел на меня… по-особенному. Но я бы ни за что на свете не стала соблазнять его — даже сама мысль об этом противна. Это достойный человек, и мне кажется… мои чувства небезответны, хотя точно я не знаю… Надеюсь, что мы поженимся и… Мы будем очень набожной, тихой и доброй семьей…
Святые небеса, что, что я мелю? Что, если Коул Тернер сейчас спросит имя, и я должна буду назвать Итана… Зачем кардиналу мои глупые маленькие тайны и почему он так странно смотрит на меня? Почему его рука все еще сжимает меня чуть повыше локтя? И почему мне хочется разреветься в голос и рассказать этому мужчине все — начиная от аферы, которую провернул Брент с нашей квартирой и заканчивая произошедшим в кабинете Кастора Троя? Почему, если я знаю — в лучшем случае он отрежет мне за это кончик мизинца, а в худшем — выколет глаз?
— Верю, — поговорил кардинал и внезапно подушечкой большого пальца оттер мою мокрую щеку и повторил. — Я тебе верю. Ты должна будешь кое-что сделать для полиции нравов. Ты была на том совещании и слышала. Мне нужна девушка, с помощью которой можно будет обвинить отпрыска влиятельнейшего вампирского клана в преступлениях против морали и нравственности.
В первое мгновение мне стало смешно, в следующее — жутко.
— Как я ни надеялась, она абсолютно не похожа на меня — нужно это признать. Какой в ее возрасте была хорошенькой я — настоящий ангелок! А помнишь, когда шоколадная фабрика объявила конкурс на фото самого милого ребенка для обертки новой шоколадки? Мой снимок предпочли из десятков тысяч других! Там я в таком голубеньком платьеце с рюшами, помнишь его? Жаль, этот шоколад больше не производят…
— Побойся бога, Ракель! Разве можно так говорить о своей собственной дочери? Моника еще ребенок. Вырастет — и станет настоящей красавицей!
— Глупости, Алейна! Из некрасивых детей вырастают некрасивые взрослые! Тебе ясно, Моника? Ты должна смириться с тем, что привлекательной тебе никогда не быть! Тебе нужно быть чистоплотной, аккуратной, услужливой — тогда окружающие будут иметь с тобой дело. Ты поняла меня? Поняла, Моника?
Иметь дело — значит любить. А мне так отчаянно хочется, чтобы меня любили. Хотя бы на немножко хочется ощутить себя, как Виржини Фалардо — девочка из нашего класса, которая на День Святого Валентина получила рекордное количество валентинок, а еще конфеты в коробке в форме сердечка и симпатичного зайчонка, держащего в лапах розочку.
Я знаю, кто прислал ей мягкую игрушку — сама видела, как Пьер-Антуан Герен, мальчик из параллельного, волнуясь, вручал красиво завернутый сверток нашему школьному почтальону Любви.
По-моему, Виржини чем-то похожа на мою маму с того самого снимка, где ей одиннадцать и который жюри шоколадного конкурса предпочло всем другим. У Фалардо такое же милое кукольное личико, золотистые кудряшки и даже есть почти такое же небесно-голубое платье с белыми рюшами.
Виржини Фалардо красивая, поэтому она заслужила столько подарков и валентинок, а я — ни одной, даже самой крошечной. Сколько ни надеялась, сколько ни ждала, ни высматривала почтальонов Любви, втайне надеясь, что на этот раз один из них подойдет ко мне.
Маме виднее. Конечно, она права! Нужно быть послушной и неконфликтной, тихой и незаметной. И тогда, может быть, у меня есть шанс, что хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь подарит мне валентинку.
— Да, мама… Я поняла, мама…
— Вы, верно, смеетесь надо мной, Ваше Высокопреосвященство, — прошептала я. — Посмотрите на меня — это абсолютно невозможно! Дайте это задание лучше Фелиции, она больше подходит…
— Я исповедовал ее. Не только ее, — оборвал кардинал. — И решение я принял. Тебе будет дано все необходимое, чтобы подготовиться. Твое сподручничество зачтется перед самими Каином и Лилит. В сердце — покаяние, в устах — исповедь, в поведении — смирение. Грех зависти отпускаю тебе.
Я открыла рот, чтобы проблеять нечто, похожее на возражения, но было уже поздно.
Сочтя исповедь и разговор законченными, Коул Тернер отвернулся и, не оглядываясь, пошел по проходу прочь, оставив меня в капелле одну — удивленную и растерянную.
ГЛАВА 7
Слишком жестоко
Лифт поднимался на семидесятый этаж, кажется, целую вечность. Это была одна из башен Предьял-Сити, в которой, на одном из последних этажей находились роскошные апартаменты известной певицы Джудиты Рикар.
Хотя глаза Кастора Троя были скрыты очками-авиаторами, которые он не потрудился снять в помещении, даже сквозь черные стекла я чувствовала его неотступный взгляд.
— Зачем вы взяли меня с собой? — не выдержала.
— А вдруг мне кофе захочется? — он пожал плечами. — Кого еще послать за ним, кроме тебя? Ты ведь теперь моя помощница, и обязана выполнять все прихоти своего непосредственного начальника.
На сочетании слов «все прихоти» меня кидает в жар.
— Меньше всего на свете я хотела становиться вашей помощницей… И я не…
Проглотив конец предложения, резко замолчала, потому что его тяжелые руки легли на мою талию, и… скользнули ниже. Вот так запросто — лифтовая кабина с полностью прозрачными стенками неспешно поднималась наверх в башне из бетона и стекла, а офицер полиции Кастор Трой как железными тисками мял мои бедра. Лапал в наглую и совершенно по-хозяйски, словно имел на это полное право.
— Прекратите немедленн… Что вы себе позволяете? — только и смогла вымолвить я, но голос мой звучал совсем неуверенно и слабо.