Глаза застлали слезы отчаяния. Еще не обернувшись, она почувствовала, что мать рядом, и стала судорожно сжимать и разжимать свои маленькие огрубевшие кулачки.
Джэнайн холодно разглядывала Карлу. Даже сейчас, искаженное страхом, лицо дочери было прелестным. Ее синие глаза, округлившиеся от ужаса, светились умом.
Длинные темно-каштановые волосы и высокие скулы делали Карлу похожей на маленькую женщину. Она убрала с лица непокорную прядь жестом, скорее подходившим сексапильной кинозвезде, чем пятилетней девочке, и сразу открылась ее длинная шея и выдающийся вперед подбородок.
Джэнайн, закусив губу, презрительно уставилась на собственную дочь, не произнося ни слова. Она знала: Карла долго не выдержит и первая заговорит.
Случайно взгляд ее упал на кровоподтек на руке дочери, и в глазах зажегся зловещий огонек. Надо как-то закрыть девочке руки, чтобы Рой не заметил. А то взбесится. Как же! Его любимого ангелочка поколотили!
Джэнайн, скрипнув зубами, театральным жестом отбросила с лица свои рыжие волосы, точь-в-точь как это только что сделала Карла. Она была похожа сейчас на кошку, подстерегающую мышь. Карла вся напряглась, не сводя взгляда с матери. Что бы она ни делала, все раздражало Джэнайн. Каждое движение: как она сидела, как стояла, как ела, как разговаривала. Даже как убирала с лица волосы. Недаром мать се передразнила.
Отец почти не бывал дома, а когда приходил, мать затевала скандал. Вся сжавшись в его объятиях, Карла в отчаянии сжимала руки, пытаясь хоть как-то унять родителей. Она любила отца и скучала, когда его не бывало дома. В ее представлении он походил на большое ветвистое дерево, и она карабкалась по нему вверх, а он придерживал ее за руки. Добравшись до плеч, Карла прыгала вниз и "приземлялась", взвизгивая от смеха. Будь сейчас отец дома, мать не посмела бы ее тронуть. Между тем атмосфера на кухне все больше накалялась. Наконец, заикаясь от страха, Карла заговорила:
– Где мой папа? – Стоило ей это спросить, как внутри у нее все задрожало. И зачем только она вспомнила об отце? Карла зажмурилась: а может быть, она ничего не спросила, только хотела спросить? Эту надежду разрушили приближавшиеся шаги матери, под ее шлепанцами громко хрустел рассыпанный по полу песок. Карла еще сильнее зажмурилась. И вдруг, ощутив острую боль, завопила. Мать схватила ее за волосы, встряхивая, как тряпичную куклу.
– К папочке захотела? Ах ты, паршивка! Твой папочка, как всегда, завалился с какой-нибудь бабенкой, а до тебя ему дела нет!
Карла в отчаянии громко плакала, пытаясь оторвать пальцы матери от своих волос, и в испуге кричала:
– Мамочка, пожалуйста!.. Прошу тебя... Отпусти! Мне больно!
Ее крики Сара услыхала еще из холла, куда выходило несколько квартир. Схватив за руку Мору, она помчалась с ней вверх по лестнице и забарабанила в дверь кулаками. Джэнайн похолодела от страха. Она оттолкнула Карлу и стала озираться, как попавший в западню зверь. Вид кухни не оставлял сомнений в том, что здесь происходило.
Карла, рыдая, валялась на полу, держась руками за голову. Громкий стук в дверь показался ей в этот момент самой прекрасной музыкой.
Плохо соображая, девочка проследила взглядом за матерью, которая вышла из кухни, и уже через несколько секунд очутилась в объятиях бабушки. Та покрыла нежными поцелуями ее мокрые от слез щеки, шепча что-то ласковое и поглаживая ее по спине. Постепенно ребенок успокоился. На полу валялась целая прядь ее волос.
Джэнайн села к столу, закурила.
Мора как бы вобрала в себя взглядом и грязный пол, и рассыпанный сахар, и разбросанные куски нарезанного батона, и захламленный стол, и груду грязных тарелок и с отвращением отвела глаза, чтобы не видеть всего этого. Она терпеть не могла Джэнайн. Унося все еще всхлипывающую Карлу из кухни, Сара кивком головы велела Море следовать за ней в комнату Карлы. Там она положила девочку на кровать и, чертыхаясь и сокрушенно качая головой, с ног до головы осмотрела ее. Затем повернулась к молча наблюдавшей за ней дочери:
– Побудь пока с Карлой. Найди какое-нибудь хоть мало-мальски приличное платье и переодень ее. Я позову, если понадобишься, хорошо? – Голос ее стал низким от боли и возмущения. Мора послушно кивнула.
Когда Сара вернулась на кухню, Джэнайн продолжала сидеть за столом, куря сигарету за сигаретой. Сара выпрямилась и пристально посмотрела на невестку.
– Вот что, Джэнайн. В твоих же интересах рассказать мне начистоту все, что здесь у вас происходит. – В голосе ее звучала решимость.
Джэнайн вдруг как-то сникла и со слезами на глазах посмотрела на Сару. Куда девалась ее злость? Стеная, словно от боли, она раскачивалась на своем стуле, приоткрыв рот и обнажив зубы, словно в улыбке. Сара не сводила с нее глаз. Где, черт возьми, та красивая, веселая девушка, которую когда-то взял в жены ее сын? Нечесаная, неряшливая, жалкая! А ей всего двадцать два! Сара обвела взглядом кухню. Везде грязь. Вонь! Сквозь запыленные стекла с трудом пробивались солнечные лучи. Сара ни разу не переступила порога этого дома. Зачем, думала она, если даже мать Джэнайн здесь не бывает?
Можно всякое говорить об Элайзе Гриерсон, но хозяйкой она была отменной. Почему же тогда ее дочь так запустила квартиру? Сара только и могла, что качать головой. Хотелось бы знать, давно ли Джэнайн избивает ребенка? Карла такая худенькая! Наверно, ее плохо кормят.
"Давно надо было прийти, – стала упрекать себя Сара. – Поговорить с Роем". Но как, скажите, расспрашивать взрослого мужчину о его семейной жизни? Ведь дети, едва покинув родительский дом, идут своим путем. Еще ее мать говорила об этом. Сара не видела выхода из создавшегося положения, чувствовала себя подавленной и молчала.
Первой заговорила Джэнайн:
– Кто мог подумать, что все так обернется? Ненавижу все это... И стряпню, и уборку, и эту грязь, и стирку, и рваную одежду, которую надо чинить! Ненавижу эту квартиру – она как тюрьма для меня. Целыми неделями никого не вижу. Я так одинока!