— Сергей Георгиевич… вы подозреваете физика?
— В чём? — ухватился я.
— Его не в чем подозревать.
— Почему же он сбежал?
— Он не сбежал.
— А что?
— Не знаю.
Спроси о том, не знаю о чём… Шаг в темноте. При любом допросе есть очевидная веха — преступление. Здесь вроде бы и его нет. А что есть, не знаю. Нужно менять ракурс беседы. И я пустился в примитивный перебор, который на допросах обычно не применял из-за малой эффективности:
— Тамара Леонидовна, у вас есть враги?
— Если и есть, то я их не знаю.
— Эксцессы в школе?
— Не было.
— Родственники?
— Они живут в другом городе.
— Соседи?
— Мирные люди.
— Ну а любовь?
— Какая любовь…
Она растерянно оглядела комнату, словно поискала её — любовь. Что за любовь, которой стесняются? Я чего-то не понимал, поэтому спросил прямо, как выругался:
— С физиком были в интимных отношениях?
— Как вы смеете?
— У меня такая работа.
— Копаться в грязном бельё…
— А вы его не пачкайте! — вырвалось у меня.
— Разве пачкаю… я?
— Вы всё о себе. А о детях подумали? Одна девочка попала к психиатру. Другие ребята переживают, потому что им приходится врать. Не так ли?
— Разве…
— Они это делают ради вас. Защищают. От чего? Что произошло на этом пикнике?
— Дьявольский пикник, — прошептала Тамара Леонидовна.
Она встала. Мне показалось, что уйдёт, но, бессмысленно потоптавшись, села на прежнее место. Зачем вставала? Чтобы скрыть от меня нахлынувшие слёзы. Да их почти и не видел, потому что видел другое… Согбенную фигуру, словно уменьшенную в размере, помутневшую голубизну глаз, потускневший блеск волос, сжатые губы не имевшие сил разомкнуться для каких-то главных слов.
Я вскочил и уронил портфель на пол. И уже инстинктивно погладил её по плечу:
— Тамара, успокойся…
— Вы следователь… Ищите преступников…
— Прежде всего, ищу истину.
— Да? — изумилась она. — А зачем?
— Без истины трудно жить.
— О, Сергей Георгиевич… Пожилой человек… Неужели не знаете, что без истины трудно жить, а с истиной жить невозможно?
— Да, конечно, бывает, — отбурчался я.
— Сергей Георгиевич, если вы докопаетесь до истины, то мне будет только хуже. Поэтому я и хочу уехать.
— Почему «поэтому»?
— Потому, что вы до неё докопаетесь.
Выходило, я вредил ей. О том, что правда может погубить человека, мне известно. Расследовал не одно самоубийство, когда человек, узнав правду, накладывал на себя руки. Тем более надо докопаться и помочь ей. Именно «тем более». В её влажном взгляде я уловил скрытую просьбу и не удержался от суровости:
— Чёрт возьми, расскажите всю правду, и я помогу!
— Боюсь.
— Чего?
— Смерти.
— Ах, даже так… И что будете делать? Ждать её, эту смерть?
— Чтобы спастись, надо отмолчаться.
— А я, дорогая Тамара Леонидовна, чтобы спасти человека, должен искать.
Ромашка… Увядающая на глазах. Не росшая на лугу, а закатанная в стог сена. Я решил больше её не тревожить. Ей грозили убийством…
В этот же день я возбудил уголовное дело, что дало мне право на официальное расследование.
11
Папиллярные линии, сложнейшие анализы, детектор лжи, ДНК и ещё куча непроизносимых прибамбасов, которыми занимаются уже не оперативники, а люди в белых халатах. Палладьев знал способы проще и надёжнее — соседи.
Ему нужно подняться по лестнице, не столкнуться с учительницей, подойти к двери соседки, позвонить и попасть в квартиру.
До двери он добрался на полусогнутых и позвонил. Когда же спросили, кто пришёл, капитан замешкался. Громко не ответишь, поскольку дверь Тамары Леонидовны рядом. И он прошипел что-то насчёт фановой трубы, словно она только что рядом лопнула.
За дверью притихли. Капитан позвонил ещё. Голос спросил уже раздражённо:
— Да кто это?
— Из милиции, — дунул капитан в замок.
— А как докажешь?
— Удостоверением.
— Значит, дверь открыть? Нет, не открою.
— Гражданка, я капитан Палладьев.
— Нету доказательств.
— Позвоните в милицию…
— Лучше участковому, у меня есть телефон… Гражданка, которой по голосу было лет семьдесят.
Ушла. Капитан стоял, поглядывая на дверь учительницы. Минут через десять старческий крепкий голос сообщил:
— Никакого Оладьева в милиции нет!
— Да не Оладьев, а Палладьев. Спросите ещё…