Я не думаю, что когда-либо смогу рассказать Алексе о том, что случилось, даже если она станет моей хорошей подругой. Она советовала мне не принимать все слишком близко к сердцу: конечно, она считает, что Марк просто сбежал. Мой сбежавший муж. Но ее совет все же помог: она просила меня не позволять себе злиться, не позволить ему разбить мне сердце, но при этом не забывать, что все мы теряем то, что любим больше всего на свете, и нужно помнить, как нам повезло, что это было в нашей жизни. Иногда ты — фонарный столб, иногда ты — собака. Мне следует взять с Алексы пример. Она может заставить меня смеяться, чего, как я сейчас поняла, я уже очень давно не делала. Иногда нужные люди появляются в нашей жизни в самое нужное время. Но потом я вспоминаю о Марке и, конечно, могу сказать, что и ненужные люди появляются точно так же — ведь верно? Иногда очень сложно понять, кто перед тобой. Возможно, однажды я поделюсь с Алексой правдой. Посмотрим. В конце концов, она же рассказала мне свою историю.
Я не собираюсь трогать деньги до тех пор, пока не родится ребенок. До того я сумею управиться с кредитом за дом.
Я смогу продать этот дом, как только мне передадут управление делами Марка, что произойдет через несколько месяцев. Хотя должно пройти полных семь лет, пока его официально не объявят мертвым.
Но я вполне могу подождать. Я терпелива. Я буду продолжать работать, продолжать снимать. Я верну Эдди оказанную им услугу. Я начну тратить швейцарские деньги, когда родится ребенок, а когда моей девочке исполнится семь и я стану официально свободна, мы сможем уехать из страны. Возможно, мы возьмем деньги и исчезнем. Я пока еще не знаю. Посмотрим. Но будущее меня радует. Наше будущее.
В 7 : 39 вечера Алекса из кухни зовет меня по имени. Я наверху, отдыхаю в гостевой комнате, моей комнате. Она зовет меня по имени только один раз. Но четко. Громко. И у меня появляется чувство, которого я не испытывала уже два месяца. Страх. Резкий, внезапный и сильный. Я понимаю все по ее тону. Что-то происходит. Звуки предпраздничной готовки стихают. В доме воцаряется странная тишина. Я иду на звук телевизора и оказываюсь на их уютной кухне. Запах запеченного в кленовой глазури рождественского окорока вьется над закрытой духовкой. Алекса и ее отец стоят, застыв спиной ко мне, и молча смотрят в закрепленный на стене телевизор. Они не оборачиваются, когда я вхожу. Я замедляю шаг и останавливаюсь рядом с ними, а то, что я вижу, действует как удар. На экране новости Би-би-си, прямая трансляция с торговой улицы — пустынной лондонской улицы, возможно, Оксфорд-стрит. Но улица пуста. Так что это не может быть Оксфорд-стрит, ведь верно? В рождественский вечер на Оксфорд-стрит не бывает пусто. Потом я вижу полицейский кордон. Полицейская лента перегораживает дорогу. Прямая трансляция. Экстренный выпуск новостей.
Мы с ужасом смотрим, как от ярко освещенного рождественскими гирляндами фасада отделяется прятавшаяся там фигура. Как человек бежит, пригибаясь, через широкое открытое пространство дороги. Мчится быстро, согнувшись в ужасе, в сторону кордона. Прочь от того, что мы не видим, прочь от чего-то ужасного.
Внизу экрана идет бегущая строка. Прямая трансляция… человеческие жертвы. Двое напавших, вооруженная полиция.
Если репортер что-то и говорит, то я его не слышу. Все звуки гаснут вокруг меня, когда в углу экрана появляются два фото. Установлены личности нападавших. Одно из лиц я узнаю мгновенно.
Алекса поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Убедиться, что я вижу то же самое. На этом фото Холли. Моя Холли. Я смотрю на экран. На бледное юное лицо Холли. «Это не снимок из досье» — первое, что приходит мне в голову, не знаю почему. Фото, которое показывают в кадре, сделано на свободе. До ее заключения. До того, как сожгли автобус. А потом я понимаю с такой ясностью, что воздух застревает в легких: происходит нечто ужасное. В этот раз она сделала что-то ужасное. По-настоящему, действительно жуткое.
И я снова слышу ее слова. В тот день, в тюрьме, когда я спросила ее, что она собирается делать после освобождения.
— Вам придется подождать, чтобы увидеть, да? Но ждите… великих вещей, Эрин. Великих вещей.
Она уже тогда сказала мне, что сделает это, верно? Я знала. Я каким-то образом всегда знала — не конкретно, конечно же, — но я знала.
Но что я могла предпринять? Что тут вообще можно предпринять? Всех спасти не получится. Иногда приходится спасать только себя.