— Домой надо… в армию… мать ждет…
Через минуту тоскливого ожидания водитель вернулся, ловко прыгнул за руль.
— Уговорил, — коротко бросил он. — Везучий ты, парень… Недалеко здесь. Только крутиться надо.
По улицам города, завывая сиреной, мчалась карета скорой помощи. За нею, след в след, скрипя и охая на поворотах, летел самосвал снегоочистительной службы. Это было похоже на гонки. Редкие прохожие останавливались, смотрели вслед и шли себе своей дорогой: дескать, Москва, она и есть Москва, чего в этом городе только не увидишь?!
«И все это ради меня», — думал Эдик, вцепившись в дерматиновое сиденье.
Сейчас ему было трудно себе представить, как это и взрослые люди могут тратить время, гнать машины и волноваться за его, Эдикову, судьбу.
К вокзалу обе машины подлетели одновременно. Уже подъезжая, Баранчук придумывал слова, которыми желал отблагодарить, но времени было в обрез, и он просто пожал Григорию руку.
— Давай, давай, — подтолкнул, его тот, — сам служил… Привет мамаше!
Эдик спрыгнул на асфальт, огляделся, но «скорой» уже не было. И тогда он что было мочи рванул к перрону.
До отхода поезда пять минут. Тревожно пылает в ночи красный глаз светофора. На опустевшем перроне редкие фигуры последних пассажиров и сонных проводниц. Посадка почти закончена.
У шестого вагона Эдик нагнал начальника поезда. Это был упитанный низкорослый мужчина. Его тщательно остриженный затылок, несмотря на мороз, гордо увенчивала не шапка, а фуражка.
— Товарищ начальник, — просительно забежал Эдуард, — а, товарищ начальник…
— Ну, я начальник, — сказал начальник.
— Понимаете, в чем дело… мне до Михайлова доехать надо…
Но не тут-то было. У товарища начальника не глаз был, а ватерпас: видел он пассажиров насквозь.
— Без билета, что ли? Не возьму и не проси. Вот ведь, — обратился он к пожилой проводнице, — и одет прилично. Ну совсем обнаглели… Не пускай его, Степановна!
И «товарищ начальник» стал подниматься по ступенькам, штабного вагона. Эдик чуть не заплакал…
— Да мне в армию послезавтра! — яростно, выкрикнул он, еще не понимая, что уже «завтра». — Если бы не это, я бы не попросил… Вот!
И он достал из кармана пальто изрядно потрепанное приписное свидетельство и потряс им в воздухе.
— В армию? — переспросили сверху. — Иди пешком в армию. Там тебя уму-разуму живо научат.
Когда начальник поезда скрылся в вагоне, проводница негромко скороговоркой проговорила:
— Беги к машинистам, сынок, пока не поздно. Тут тебе ничего не светит, строгий он больно…
Эдик не стал терять времени и рванул к электровозу.
— Эй! — закричал он что было сил. — Эй!
В рамке окна показался машинист.
— Чего орешь?
И Эдик вдруг почувствовал себя совсем маленьким.
— Дяденька! — неожиданно для себя выпалил он несвойственное ему слово и протянул вверх приписное. — В армию ухожу… довезите до Михайлова, со своими попрощаться…
— Куда же я тебя, — развел руками машинист. — Не положено. Беги к начальнику поезда.
Эдик замотал головой.
— Был уже — не берет. Пустите, а?
— Не могу. Не имею нрава.
Эдик в сердцах рубанул кулаком воздух.
— Ну и ладно, не возьмете — на крыше поеду!
Лицо машиниста стало жестким.
— Тебе что, жить надоело?! Стучи в багажный.
Совет был дан бесполезный — Баранчук это знал. Да и пришел он поздно. Светофор зажегся яркой недекабрьской зеленью, поезд тронулся, стал медленно набирать ход, громыхая на стыках. Уже прошел багажный вагон, за ним почтовый… И Эдик вдруг сорвался с места, побежал, зло размахивая руками. Он догнал багажный вагон, прыгнул на ступеньку, ухватившись за поручень, и сразу же перелез на маленькую переходную площадку между вагоном и электровозом. За спиной была дверь, ведущая в тамбур, но Эдик стучаться не стал, а, наоборот, вжался в угол. Золотое правило «зайцев» гласило: лезь на крышу, к кондуктору, в любой вагон, но только не в багажный, потому что там ценности, а они, как известно, охраняются.
Поезд набирал скорость, торопился, гудел в ночи. Эдик сжался в комок и, чтобы не упасть, обхватил лестницу, ведущую на крышу. Предстоял безостановочный стокилометровый перегон до Каширы.
Огни Москвы остались далеко позади, пошли темные места, и лишь изредка пробегали освещенные платформы дачных поселков.
Вихрящийся, ледяной ветер жег немилосердно. Эдик еще теснее забился в угол и, когда перестал чувствовать скулы, зарылся носом в легкое пальто и приготовился терпеть сколько хватит сил.