Эдик с удовлетворением перечитал написанное и, начертав в левом верхнем углу «Не возражаю», подписался снова. Затем он протянул листок Стародубцеву и вернулся к недопитому чаю.
Виктор Васильевич Стародубцев не стал читать заявление, он хорошо знал своего водителя и вполне мог представить, что тот мог сочинить. Он даже очки не стал надевать, а взял да и поперек всего заявления размашисто начертал: «Отказать». И подписался: «Начальник механизированной колонны Стародубцев».
Баранчук сложил листочек вдвое, потом вчетверо, потом, оттопырив мизинчики, со вкусом порвал его на мелкие кусочки и только тогда посмотрел на начальника.
— Ничего, — сказал он, — я вам другое напишу. Коллективное — от обоих сразу…
— В отпуск, что ли? — небрежно спросил Стародубцев.
— Ага, — кивнул оскорбленный ас, — в бессрочный. Чтоб не видеть вашу паршивую колонну уже никогда. И вас тоже.
— Отработаешь положенное, — едко поддел начальник.
— И не подумаю, — отрубил Баранчук.
— А я тебя по статье уволю.
Тут появилась Кобра и льстиво пробасила:
— Кушать подано, дорогие гости.
— Сгинь! — процедил Стародубцев. — Не могу я твою спецодежду видеть во время приема пищи…
— Слухаю! — рявкнула Дуся и, бухнув валенками, шустро засеменила на кухню.
Виктор Васильевич взял вилку и посмотрел ее на просвет.
— Смотри, Эдуард, допрыгаешься, — пунктуально возвращаясь к теме, сказал начальник. — Доиграешься… Уволю тебя по статье, и все дела.
— Хоть по двум, — с готовностью откликнулся Баранчук — Хоть по трем. На Большую землю уеду. А в такси и с десятью статьями возьмут. Еще обнимут и расцелуют.
Молодой водитель Паша отложила вилку и внимательно посмотрела на Баранчука.
— Вы работали в такси?
— Пахал, дорогая, — мрачно процедил Баранчук, не удостоив девушку даже взглядом.
— В Москве?
На этот вопрос ответа не последовало: Баранчук отхлебнул из кружки и задумчиво уставился в пространство.
— Я тоже работала в такси…
Он искоса взглянул на нее, неодобрительно хмыкнул:
— Что-то я вас не помню.
— А я вас помню… — улыбнулась она.
Эдуард насторожился, подозрительно глядя на разговорчивую девушку, потому что было в его судьбе такое, чего он вспоминать не хотел, и любой фонарик, направленной в ту жизнь, готов был разбить и растерзать сразу. Но речь пошла о другом…
— А я вас помню, — повторила она. — О вас в газете писали, про ваш подвиг… Так, значит, это вы и есть?
Тут и Стародубцев отложил вилку.
— О-о, — сказал он.
Баранчук мрачно покачал головой, вздохнул широченной грудью, словно паровоз, и с язвительным сожалением усмехнулся:
— Нет, милая барышня. Вы обознались. В жизни никаких подвигов не совершал. Я, наверно, дедушка того человека…
Она попыталась присмотреться к нему, но он снова уткнулся в кружку как ни в чем не бывало.
— Ну как же… — растерянно, и уже сомневаясь, улыбнулась она. — Там же и портрет был… Во всяком случае, вы очень похожи на того водителя.
— Я на Гагарина похож, — сказал Баранчук, — а таких лиц в России пруд пруди.
Тут Эдуард повертел перед Пашей могучей шеей то так, то эдак.
— Хоть в профиль, хоть анфас, — нагло заявил он. — Нравится?
— Нравится, — серьезно кивнула девушка. — Вы мне еще тогда понравились. Такой солидный.
— Солидный… — передразнил Баранчук. — Где ж ты такое поганое слово нашла? Солидный…
Виктор Васильевич Стародубцев, доселе пассивно, но внимательно прислушивавшийся к диалогу, откашлялся и забарабанил пальцами по столу.
— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — с интересом бывшего кадрового офицера проговорил он, — выкладывай, Эдуард, что ты там натворил. Какие такие подвиги?
Начальник мехколонны на время забыл пикировку и, расправив плечи, с гордостью повернулся к Паше. Он широким жестом ткнул пальцем в сторону Баранчука, чуть не выбив у того из рук кружку с чаем, всем своим видом показывая, что его люди не самые последние на дорогах и трассах этой страны.
— Этот? — спросил он риторически как бы у себя самого и сам же ответил: — Этот все может!
Тема разговора явно была Баранчуку не по душе, он и желваками задвигал от вновь нахлынувшей злости. Косо и недружелюбно посмотрел на Пашу, потом на начальника, потом снова на Пашу.