— Наша кооперация так плохо работает, что не пойму даже, почему корреспондент «Известий» Волков до сих пор фельетон не написал! Сегодня вот он у нас присутствует, — Георгиев делает ручкой в мою сторону.
Потом — сходный жест в сторону Евладова. Народ в зале, как говорят, «с понятием» (это, кстати, не лужковское словечко, оно появилось куда раньше). Меня и Бориса и так большинство присутствующих знает, но раз первый секретарь обращает на нас внимание, то всем ясно — неспроста.
Сначала «слушали» разные вопросы, и мы скучали. Потом — перерыв. Ко мне подошел зам. председателя крайисполкома:
— Александр Васильевич просил вас заглянуть в перерыве к нему в кабинет.
Смеюсь:
— Чайком хочет угостить?
Вхожу в кабинет секретаря, тот ходит из угла в угол «аки тигра».
— Ну, что? Фельетон про приписки уже отослал?
— Куда мне, — отвечаю, — до вашей оперативности!
— И что будешь писать?
— Пока не знаю. Послушаю вот бюро, чай, не зря пригласили.
— Значит, так: директору стройтреста — строгача и снимаем с работы. Первому секретарю горкома партии — выговор с занесением. Заму председателя крайисполкома — «на вид». Хватит?
Наказания, надо заметить, по тем временам суровые. Скажем, выговор с занесением в учетную карточку первому секретарю горкома партии означал скорое, хоть и не сразу, освобождение его от занимаемой должности: само взыскание — как бы подрыв его авторитета. Соглашаюсь:
— Хватит.
— Тогда выпьем чайку и пошли.
Открывая снова заседание бюро, Александр Васильевич этак спокойненько объявляет:
— Прошлый раз мы заслушали дело о приписках в строительстве, но решение не приняли. Предлагаю так…
И повторяет изложенную мне формулу.
— Возражений нет? Принято единогласно.
Какие там возражения или вопросы! Тишина мертвая. О существе дела ни слова, вроде бы всё давно обговорено.
Мы с Борисом встаем и без шума уходим. Нам тоже все ясно: Георгиев полностью закрыл дело, у меня нет никакой возможности к нему вернуться. Проблема обсуждена, решение принято, виновные строго наказаны, корреспондент был приглашен на бюро и все слышал. Единственное, что за мной остается, и что я могу сделать — позвонить тому инженеру, информировать о реакции на его «сигнал». Он, кстати, по-моему, был удовлетворен: не знаю уж, какие чувства им двигали… Так делались дела.
История с Полянским случилась еще при Губине, долгое время бывшем главным редактором «Известий». Его возможности в защите журналиста измерялись малыми величинами. Совсем иное — при Аджубее. Но тоже не все и не всегда было просто.
Жорж зашел ко мне в кабинет и сказал, что ему подарили какую-то круглую и блестящую штуку с дырками, сказав, что с её помощью можно стряпать пельмени. Не мог ли бы ты, спрашивает, рассказать, как это делается.
Жорж Квиатовский мой сосед по коридору редакции, он представляет в журнале «Проблемы мира и социализма» Германскую коммунистическую партию, ту, что работает в ФРГ, и мы с ним большие друзья. Даже дружим семьями. Его жизненная история очень и очень не проста. Из крестьянской семьи, очень верующей. Он говорил, что, идя на фронт, абсолютно верил, что русские коммунисты, с которыми придется воевать, это дьяволы, у них даже есть рога. Так ему рассказывали дома. Поэтому, когда его часть была разбита, и он прятался в воронке от снаряда, зная уже, что кругом русские, он снял и закопал в землю нательный крестик: увидят дьяволы крестик и замучают. Пополз тихонько вверх, высунул голову из воронки, а над ним уже стоит дьявол, нацелив на него автомат: Хенде хох! В тот момент, говорил мне Жорж, я пожалел, что оставил внизу все свое снаряжение, в том числе и гранату. Не оставил бы — взорвал бы себя вместе с дьяволом.
Но в жизни все оказалось проще, чем в рассказах.
Его заключили в лагерь для военнопленных. Там неплохо кормили, не били, не мучили, а потом объявили: желающие могут записаться в политшколу. И прошел слух, что ее выпускников скорее отправят в Германию. Он записался. Сначала сидел и даже не слушал, а потом его заинтересовал лектор, который рассказывал о положении немецкого крестьянства. Я, говорил мне Жорж, слушал и удивлялся: ну, все правильно рассказывает! Так он стал по-настоящему учиться, его действительно отправили в Германию, тогда Западную, и он там вступил в компартию.