— Не клади трубку, подожди минуточку.
Прошло буквально каких-нибудь десять минут, а может даже меньше, и я снова услышал голос Мамлеева:
— Саш, пошла уже машина, запиши номер, будет сейчас у тебя, у подъезда. Садись и приезжай, тебя ждет Гребнев.
Гребнев был первым заместителем главного редактора «Известий». В то время Аджубея там, естественно, уже не было, а новый главный редактор меня не знал. Поехал я и, надо сказать, был просто поражен теплотой приема. О Гребневе известинцы вспоминают по-разному и не всегда самым лучшим образом. Вспоминают его осторожность (прозвище у него было «тишайший»), вспоминают его знаменитое: «Иди, иди, организуй свою газету и там печатайся, а в нашей газете этого не будет» или «Иди, иди и организуй свою партию», что говорилось, когда он снимал статью, а автор с ним спорил. Но все-таки не зло вспоминают. Он был истинным газетчиком, как и все известинцы. И когда в трудный момент я пришел к нему, он встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями, усадил в кресло и сразу сказал:
— Наверное, ты поймешь, что мы не можем предложить тебе сейчас должность члена редколлегии. Спецкором секретариата пойдешь?
Предложение было просто-таки прекрасным, потому что спецкор секретариата — живая и уважаемая должность в редакции. Я даже растрогался. Сказал, что, конечно же, согласен. Весь разговор продолжался буквально минуты, мы условились о повторной встрече, уже после заседания редколлегии в «Советской России», и я уехал в свою, теперь уже бывшую редакцию. Там в отделе уже накрыли стол, то есть один из письменных столов, как это было принято у нас в торжественных или грустных случаях, стояли стаканчики, лежала какая-то колбаска…
На другой день с утра мне позвонил Зародов:
— Ты что там завел какие-то шашни с «Известиями»? — услышал я его возмущенный голос. — Не мог что ли немножко подождать? Ведь я же тебе передал через Егора, что позову в «Правду», чего уж немного-то не потерпел?
— Терпел, — говорю, — Константин Иванович, но меня просто увольняют сегодня.
— Как увольняют?! — удивился он.
Через несколько минут я уже был этажом ниже, там, где помещался кабинет первого заместителя главного редактора «Правды». Когда рассказал, что случилось, Константин Иванович, глазом не моргнув, предложил:
— Иди спецкором к нам. Большего я тоже, к сожалению, тебе предложить пока не могу. Но спецкора предлагаю. Ты посиди, я сейчас схожу к Зимянину, чтобы уж все было точно.
— Константин Иванович, подождите, я же принял предложение «Известий»!
— Да, — задумался он, — отказаться нехорошо…
Он, кстати, и узнал о том, что я веду кое-какие переговоры в «Известиях», как раз от Гребнева. Опытный известинский зам., готовя мне место в редакции, счел нужным позвонить Зародову и, ничего не сказав о моих проблемах, просто завел разговор, что, мол, собирается к нам перейти Волков, как ты его оцениваешь… Зародов очень хорошо обо мне отозвался, но тут же и начал звонить мне. Теперь он предложил:
— Собери-ка ты вместе друзей-известинцев, правдистов, россиян и посоветуйтесь, как быть. Но мое мнение такое: если ты пойдешь в «Известия», то получится, что тебя подобрали в безвыходном положении бывшие твои коллеги и друзья, а если пойдешь в «Правду», то картина будет совсем иная — это вроде как повышение даже. Смажется скандальность этой истории, и она быстрее забудется…
Не помню уже — сразу он пошел к главному редактору или это было позднее, но пошел. Подробно рассказал ему всю историю и честно предупредил: начнутся, конечно, звонки, будут, конечно, давить. «Х… с ним, отобьемся», — ответил Зимянин, набиравший в то время силу. Убедительная для меня, надо сказать, была формулировка!
И вот заседание редколлегии «Советской России». Во главе стола сидит Московский, кругом — все члены редколлегии, я, как подсудимый — на противоположном от Московского конце стола. Генерал сообщил собравшимся, что была опубликована ошибочная статья, что Волкову предъявлены очень серьезные претензии по работе, связанные с тем, что он не сработался с двумя отделами Бюро ЦК КПСС по РСФСР, не советовался, не согласовывал материалы, и его предложено уволить. Но для того, чтобы не создавать излишних осложнений, ему разрешено подать заявление об уходе по собственному желанию, что он и сделал.
Мне казалось, что после этого, собственно, не должно быть никакого обсуждения, потому что все всем ясно. Ну, в крайнем случае, нормальные люди говорят: «Извини, старик, переехало тебя, сочувствуем, но помочь ничем не можем, давай расстанемся по-доброму». Произошло же нечто совсем иное, чрезвычайно меня потрясшее.