Я всегда радовался приездам в Ленинград. Здесь прошло мое детство, наша семья жила в Ленинграде до 1937 года. В 1967-м в Ленинграде жили две мои тети, Сима и Надя, и двоюродная сестра Веточка, ей было тогда тринадцать лет. Из Обнинска в Ленинград я привез две копии микрофильма книги по истории генетической дискуссии в надежде, что именно здесь на юбилейных торжествах может представиться случай для отправки ее Лернеру в США.
Сам мемориальный симпозиум и связанная с ним конференция стали для меня большим разочарованием. Председательствовал на заседаниях П. П. Лобанов, президент ВАСХНИЛ. Никто не забыл, что, будучи в то время министром совхозов, Лобанов был председателем разгромной сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года, которая установила монополию Лысенко. Несколько выступлений о вкладе Н. И. Вавилова в науку создали впечатление, что он был вполне счастливым и заслуженным советским ученым. О борьбе в генетике и селекции, как и о трагедии Вавилова и других ученых ВИРа в 1937–1940 годах, никто не вспоминал. Общая установка программы, очевидно, «сверху» была на примирение, по пословице «кто старое помянет…», что соответствовало еще одному указанию М. А. Суслова: «Не будем обнажать наши язвы». Но примирить науку с псевдонаукой невозможно. Это относится и к истории науки. Труды конференции были вскоре опубликованы (Н. И. Вавилов и сельскохозяйственная наука. М.: Колос, 1969).
Тимофеев-Ресовский не делал на этой конференции доклада, и не было на ней никакой свободной дискуссии и прений. Реальный обмен мнениями происходил вне зала заседаний. Николай Владимирович был рад встретить своих старых друзей: профессора Ганса Штуббе, президента Сельскохозяйственной академии ГДР, Оке Густафссона (Åke Karl Gustafsson), шведского генетика, известного своими исследованиями мутаций у растений, и других. У каждого иностранного ученого, их было около двадцати, все пожилые, но достаточно известные, были советские переводчицы, сопровождавшие их повсюду, включая обеды, театры и концерты. Во всех случаях это были молодые женщины, безупречно владевшие английским, немецким или французским, а в двух случаях и испанским языком и знавшие при этом научную терминологию. Тимофеев-Ресовский первым предположил, что столь совершенное знание немецкого и английского у молодой дамы, прикрепленной к Густафссону, можно было получить лишь в каких-то специальных школах, где обучали не только основным языкам, но и местным диалектам.