Спорщики разошлись вовсю, повысили голос, перешли на личности. На них стали оглядываться, толпа, заинтересовавшаяся разбирательством на давно забытую тему, обступила полемизирующих, разделилась. Кто-то встал против Стаса, кто-то против меня. Совсем как в дни конца августа вечность назад.
А ведь ничего не предвещало. Обычное дело для большого города, где суициды случаются чуть не каждую неделю. У нас есть даже мост, подобный злопамятному Крымскому в Москве, там тоже с пяток человек в год непременно сигает в мутные воды Хотейки. Кто-то не возвращается.
Вот только журналист, прибывший на Осеннюю, долго беседовавший со Стасом, написал слишком много отсебятины в статье, что позволило ему представить читателям не слишком приятные в отношении семьи Чернецких выводы. Через несколько дней возле дома стало не протолкнуться.
Мне кажется, журналисты своими домыслами, подтолкнули следствие к версии о причастности кого-то из знакомых к доведению Виты до суицида. Возможно, я не прав, но уж слишком часто и долго те обсасывали, смакуя, все подробности нижнего белья семьи ли, знакомых ли, любимых нынешних или прошлых. Занимали страницы газет и минуты, нет, часы на кабельном. Поневоле поддашься соблазну проверить, правда ли то, о чем столь сладостно поют властители местных дум.
Следователи и проверяли. При этом куда большее внимание уделяя моей персоне, нежели Стасу или, тем паче, Марату, да что ж удивительно-то. Сам себе давно это объяснил. А вот Шелгунов, с ним действительно непросто. Может, я и пересказываю чужие домыслы, но в его трехэтажном королевстве, как говаривали не только отвергнутые по разным причинам арендаторы, было явно не все в порядке. Вроде как универсам работал в минус последние несколько лет, при этом, предоставляя и арендаторам, и налоговикам совершенно другие отчеты. Рассказывали, как сам Шелгунов старательно пускал пыль в глаза, чтоб перекредитоваться, ему срочно требовались деньги. Да, это всем было очевидно, кроме, разве что, Виты, Марат до денег был падок. И те подъемные сто тысяч евро со счета в германском банке, что получала незабвенная от своего покойного отца после замужества, могли бы стать неплохим подспорьем для разоряющегося, но не желавшего терять лицо и фирму, нувориша. Если, конечно, в его хозяйстве действительно имелась пробоина ниже ватерлинии. Я так и не узнал об этом, слишком поспешно покинув город, а теперь и не хочется. Ни ворошить прошлое, ни поминать Марата всуе.
А мои дела оказались выставлены на всеобщее обозрение. Журналисты взад и вперед прошлись и по прошлому и по будущему, заранее предположив во мне мелкого хищника, вроде шакала, жаждущего урвать кус не по зубам – еще бы, для меня такая сумма виделась запредельной. Да, по сути, ей и остается, я как был человеком с доходами ниже среднего, таковым и останусь. Вита, странное дело, ни разу не поминала этих денег в наших беседах, даже когда я в открытую говорил, зачем именно Марат собирается сделать ее своей женой. Улыбалась, старательно пытаясь очистить имя конкурента, будто не понимая, насколько ранит меня одним этим. Может, действительно не понимала, не видела? Нет, скорее всего, нет.
Боюсь, не могла выбрать. И это самое скверное, что могло случиться в наших отношениях, что привело их к гибели. И к тому, что произошло с Витой. Со мной. Со всеми.
В ту последнюю встречу очень хотелось высказаться. Почему-то казалось: те же доводы, только обличенные в другие слова, обязательно подействуют. Вита поймет, и что я чувствую к ней, и что другие на самом деле. А она… Виталина любила шутковать, придуриваться, порой, довольно неприятно, но старалась не переходить грань. А когда поняла, что иначе меня не переубедить, смеялась над собой, доводя меня, именно меня, до белого каления. Зачем надо было ей так издеваться, я до сих пор не могу сказать. Имелась в ней некая загадка, не всегда приятная, разгадать ее я долго пытался, но затем оставил. Возможно, попытайся снова, что-то получилось, возможно, было б куда лучше, сумей я тогда сделать это. Но я и так прожил восемь лет с сослагательным наклонением, может, хватит уже?
Я отделился от толпы спорщиков, доставших меня еще тогда. Думаю, мать и брата Виты еще больше, им и вовсе прохода не давали, особенно, когда стало ясно, что деньги достались брату, а следовательно, никак нельзя исключать… Да не нужны ему огромные по меркам Спасопрокопьевска барыши, а вот власть над чужими умами, без этого Чернецкий не мог. Владеть сестрой, как он владел матерью, в этом и состояла суть его существования. Может, еще поэтому Вита старательно унижала себя в наших злых беседах, поминая брата к месту и не слишком? Может, поэтому написала о своем желании уехать как можно дальше?