Воскресенье, 4 апреля
Работа весь день, я трижды попадал в ледяную арктическую воду, но, к счастью, рядом оказывались люди и меня вытаскивали. Самое страшное, это во время такого шторма, как сейчас, оказаться между льдинами, которые, сдвинувшись, легко могут зажать тебя в тиски и разрезать пополам. Я успел сделать несколько ходок. Однако к вечеру был выведен из строя, так как вся моя одежда сушилась в машинном отделении. Между прочим, по рассеянности я вернулся на корабль без рукавиц, которые оставил на льду, но волоча обеими руками тюленя за задние ласты. Некоторые матросы работали очень хорошо, в то время как другие, главным образом шетландцы, если не считать некоторых приятных исключений, позорно отлынивали[92]. Такая работа – хорошая проверка, кто чего стоит: работаешь вдали от судна и капитанского глаза, а тащить добычу надо несколько миль. Так что при желании можно себя и не утруждать.
Присутствие помощника Колина, энергичного, совестливого, тут очень кстати. Слышал сегодня, как он пригрозил одному матросу отделать его дубинкой, если тот не перестанет лентяйничать. Видел я и мерзавцев, нарочно пропускавших жирных тюленей и убивавшим тех, что помельче, а то и вовсе сосунков, чтобы тащить потом не слишком большую тяжесть. Капитан целый день находился на топе, выглядывая в бинокль самые густые скопления тюленей. Добыли сегодня примерно 460 особей.
Понедельник, 6 апреля
Утром отправился с Колином на каждодневную теперь работу, начал ее с того, что опять упал в воду: стоя на большой льдине, [5-го] убил тюленя, но не удержал равновесия. Рядом не было никого, вода же оказалась просто ледяной. Я цеплялся за край льдины, чтобы не утонуть, но лед был слишком гладким и скользким и не давал выкарабкаться, однако в конце концов я ухватился за задние ласты тюленя и подтянулся на льдину. Это несчастный ластоногий, конечно, обрушил на меня свое проклятие[93]. Позже опять спустился на лед вместе со стюардом и неплохо поработал[94]. Добыли еще 400 тюленей.
Вторник, 6 апреля
Утром вышел на лед вместе с Колином. Капитан зовет меня «величайшим из ныряльщиков Севера». Добыли порядочное количество матерых тюленей и молодняка, после чего трону лись на машине на поиски других трофеев.
Пристрелил двух хохлачей, что было нетрудно, так как находились они от меня примерно ярдах в 70. Оттого, что гарпунеры промахнулись, а я попал, испытывал гордость. Это звери гигантские. Один из них, чьи кости я сохранил, достигает в длину 11 футов. Другое их название – «морские слоны». У них на морде сосудистое утолщение, которое, когда они сердятся, раздувается до огромных размеров. Видел «Ян-Майен» и прочих со спущенными шлюпками. Они бьют матерых тюленей. Мы же добыли 270 молодых и 58 матерых.
Среда, 7 апреля
Охота сегодня совсем никуда – тюленей попадается мало, и добыли мы их всего 133. Хегги Милну очень плохо, боюсь, помрет. У него заворот кишок[95], с жуткими рвотами и постоянной болью. Это не грыжа. Пользовал его сегодня мылом с касторовым маслом.
Четверг, 8 апреля
Сегодня наши письма взяли на «Арктику». Меня предупредили поздно, и я успел написать только одно письмо, а хотел бы написать их множество. Добыча в эти дни скудная – тюленей 30 или около того. Вечером на море волнение.
Письмо матери в Эдинбург
73° сев. широты, 2° вост. долготы.
«Надежда». Гренландия, апрель 1880
Дражайшая матушка!
Я жив-здоров и до безобразия весел, как и все это время с тех пор, как, покинув остров Ян-Майен, очутился за Полярным кругом. 10 марта мы отчалили от Шетландов, шли прекрасно и при безоблачной погоде, и так до 16 марта. Спать легли, когда перед нами, куда хватало глаз, расстилался синий водный простор, а выйдя на палубу утром, увидели море, покрытое кусками льда, белыми сверху и голубовато-зелеными внизу. Была качка, их раскидывало по сторонам. Целый день мы пробивали путь среди льдов и не видели никаких тюленей, но на второй день мы приметили молодого морского слона, расположившегося на льдине, и целые роты молодых тюленей, плывших в северо-западном направлении. Мы последовали за ними, и 18-го увидели дымки от 6 пароходов, шедших туда же в надежде обнаружить основное лежбище. На следующее утро с палубы были видны уже 11 судов и множество морских слонов, так что и мы преисполнились надежды. Должен сообщить тебе, что до 3 апреля за Полярным кругом всякое кровопролитие запрещено[96]. 20 марта мы увидели лежбище. Тюлени лежали на льду плотной массой 15 миль в длину и 8 в ширину. Их были буквально миллионы. 22-го мы приблизились к краю лежбища и стали ждать. В поле нашего зрения было 25 судов, занятых тем же самым. 29-го разразился шторм, и лежбище, как ни печально, стало рассредоточиваться. Парочка норвежских неофитов, дымя, врезалась в стадо, распугав маток. 3 апреля началась эта кровавая бойня, так до сих пор и продолжающаяся. Маток стреляли из ружей, а детенышам вышибали мозги дубинками с шипами. Потом туши свежевали прямо там, где они валялись, а шкуры вместе с налипшим жиром тащили на корабль. Такую работу легкой не назовешь, потому что часто, как это было со мной и сегодня, приходится преодолевать целые мили, прыгая с льдины на льдину, пока не найдешь себе жертву, а потом волочить эту жуткую тяжесть назад. Экипаж, должно быть, считает меня чудаком за мое рвение в работе, которая считается самой трудной, но, по-моему, мой пример вдохновляет и их. Я стер себе плечи веревками[97]. Надо сказать, что за последние четыре дня я пять раз падал в воду – ни много, ни мало. В первый раз это случилось, когда я пытался спуститься на хорошую, прочную льдину. Я спускался по веревке и уже был на льдине, но тут корабль дернулся, и меня как ветром сдуло со льдины прямиком в воду, и это когда температура 28° мороза! Меня вытащили, зацепив багром за бушлат; переодевшись, я опять спустился на лед, на этот раз благополучно. Однако на следующий день я уже не был столь удачлив, так как падал в воду целых три раза, и одежда моя, вся до нитки промокшая, была отправлена сушиться в машинное отделение. Назавтра меня угораздило упасть в воду всего единожды, и вот уже два дня, как я пребываю в целости и сохранности.
92
Позднее Конан Дойл оценивал эту ситуацию более взвешенно. В «Жизни на гренландском китобойном судне» он писал: «На нашем корабле было пятьдесят человек, из которых половину составляли шотландцы, а другую – шетландцы, набранные по пути в Леруике. Шетландцы были более основательными – тихие, порядочные, услужливые – с ними было легче иметь дело, в то время как от шотландских моряков можно было ожидать чего угодно, зато они были мужественнее и с характером более твердым. Старшие чины и гарпунеры были сплошь шотландцы. Но в качестве простых матросов и в особенности гребцов лучше шетландцев и не придумаешь». Из всего экипажа – 55 либо 56 человек – 19 было шетландцев.
93
В 1860 доктор Тэплин имел подобный же несчастный опыт. И хотя его и вытащил из воды оказавшийся поблизости товарищ, возвращение свое на корабль доктор вспоминал не без ужаса: «Я вынужден был бежать очень быстро, чтоб не замерзли ноги, но лед был тонким, и на корабле я очутился не раньше, чем минут через 40. Я тут же спустился в каюту переодеться, но это оказалось нелегко, так как панталоны мои примерзли к сапогам, а куртка примерзла к жилету и панталонам. Понять не могу, как смог я добежать до корабля, но, уже забежав, я не сумел подняться на палубу по трапу, меня обвязали веревкой под мышками и подняли».
94
Конан Дойл был молод, здоров, а кроме того, ему повезло. Альберт Гастингс Маркем описывает подобный же случай, произошедший с матросом в Арктике. Того тоже «выловили из ледяной воды, подняли на борт и постарались привести в чувство всеми доступными средствами, однако лишь через много дней он смог оправиться от последствий такой ледяной ванны».
95
Недуг фатальный в случае неоказания немедленной помощи, вплоть до оперативного вмешательства. Однако возможности оказать такую помощь у студента-медика третьего года обучения, находившегося в 1880 г. на борту китобойного судна и сражавшегося с болезнью один на один, разумеется, не было.
96
По принятому в 1877 г. между Британией и Норвегией соглашению об охранных мерах ответственность за соблюдение соглашения со стороны Британии принимали на себя капитан Дэвид Грей и инспектор рыбного промысла Фрэнк Бакленд.
97
Здесь Конан Дойл несколько приуменьшает трудности экспедиции. В 1883 г. в беседе, напечатанной в «Портсмут Таймс», он так рассказывал аудитории: «Если вы представите себе пространство между Портсмутом и Лондоном, все изрезанное ведущими в глубокие пропасти щелями, широкими настолько, что их не перепрыгнуть, с разбросанным самым случайным образом вокруг и непосредственно над этими пропастями валунами, иногда огромными, как дом, и с гранями гладкими и скользкими, как стекло, или покрытыми снегом, в который проваливаешься иной раз по самую шею, и все это в арктическом климате, когда стоит только нос высунуть, и тут же мерзнешь, а ты идешь и тащишь за собой мертвый груз в 100-150 фунтов весом, идешь, оскальзываясь и то и дело карабкаясь вверх на огромные эти валуны, втаскивая туда и свою ношу, и так мили и мили до самого Лондона, то вы придете к осознанию, что расстояние в арктических морях это не просто мили, что легче из Лондона добраться в Константинополь, чем преодолеть 60 миль, отделяющих нас от наших иностранных соседей».