— Певицей, что ли, хочешь быть? — вдруг спрашивает прямо в лоб.
— Хочу, — впервые признаюсь я честно. Даже самой себе.
— Значит, будешь, — откусывает еще один большой кусок от моего бургера.
— Да уж конечно. Вместо Гнесинки меня ждет университет МВД и погоны.
— Ты гонишь, — округляя глаза, не верит он.
— Угу. Недавно ездили на собеседование. У бати там связи, все схвачено. Осталось только экзамены хорошо сдать. Хоть заваливай нарочно, — добавляю я тихо.
— Слушай, Бесстыжая, я чет не пойму. Тебе же восемнадцать. Сама можешь решать, куда поступать, — тянется за кофе, а я достаю из пакета картошку, куриные стрипсы и еще один бургер. Поскольку предыдущий исчез в небытие.
— Не могу. Все ответственные решения принимает отец, и обсуждению они не подлежат.
— Ясно, — усмехается, выдыхая дым.
— У тебя в семье иначе?
— Проще, Сань. Нет у меня семьи, — глубоко затягивается, и на кончике сигареты вспыхивает огонек.
— Извини, если лезу не в свое дело.
— Та ладно.
— Твоя мама. Она… — выдерживаю паузу.
— Умерла несколько лет назад, — и вроде голос звучит абсолютно ровно, но в глазах улавливаю глубокую печаль и тоску.
— Но отец ведь есть?
Помню, что парни после обстрела дома в Жулебино обсуждали его личность. Вроде как хотели обращаться к нему за помощью.
— Уважение к нему давно потеряно. Так что тоже можешь вычеркнуть, — равнодушно поясняет Илья.
— Понятно, — расстраиваюсь по-настоящему. Не стоило мне начинать этот неудобный диалог.
— Как тебе Москва? По-прежнему не нравится?
— Ваще не мое, — твердо заявляет он.
— Обустроились уже?
— Типа того.
— И с кем живешь? С друганами своими? — кормлю его куриными стрипсами и картошкой. Молча кивает, выражая согласие. — Всей братвой сюда переехали, значит…
— Кто хотел, тот двинул со мной.
— И чем заниматься собираетесь? Грабежами? Разбоями? Или чем похуже? — учительским тоном строго осведомляюсь я.
— Не суй свой курносый нос, куда не следует, Сань, — отрезает сухо.
— Прекрасно!
Обидеться не успеваю, детский визг на пару секунд отвлекает меня от нашей беседы.
— Че орут?
— Там склон крутой. Такой, знаешь, опасный, не для слабонервных. Мне не разрешали в детстве с него кататься, хотя мы с родителями частенько сюда приезжали.
— Погнали, посмотрим, — поднимается вместе со мной, едва стакан с недопитым кофе успеваю на стол поставить.
— Погоди, ну куда! Илюх! — возмущаюсь, мотыляя угами.
— Расслабься. Ты ж любишь веселиться, Рыжая!
Что имеется ввиду понимаю уже оказавшись на вершине спуска. Я и забыла, насколько впечатляюще это выглядит. Не каждый взрослый по этой лихой горке съедет, а вот детям только волю дай.
— Пацаны, одолжите транспорт. Снегурку хромую прокатить, — адресует свою просьбу компании зависающих у склона подростков.
— Пятьсот, — лениво пожевывая жвачку, выдает самый высокий из них.
— А ты не обалдел ли? — ругаюсь, пока Паровозов интенсивно шарит по карманам.
— Да эт еще по-божески, — открывает рот его сосед.
— На, торгаш малолетний, — Илья протягивает ему свернутые купюры.
— Здесь триста пятьдесят, — недовольно подсчитывает мальчишка.
— Последние отдаю, ушлый.
— Тогда стрельни сигарет. Я видел, у тебя есть, — настырно требует тот.
— Еще чего! Не вздумай подсаживать их на эту отраву! — выдергиваю пачку, перекочевавшую к малолеткам. — Легкие береги, дурень! И радуйся, что вообще денег дал. Мог бы отжать и все. Он такой, да, — рассказываю я юному бизнесмену, пока мы наблюдаем за тем, как здоровенный Паровозов усаживается в огромную разноцветную таблетку-льдянку.
— Саня, давай сюда, — хохотнув, зовет меня этот чиканутый.
— Ты спятил? А моя нога? — ковыляю к таблетке.
— Харэ ломаться, Бесстыжая. Ты ж хотела. Прокатимся с ветерком! — улыбается и ловит меня за руку.
Качаю головой, осознавая идиотизм этого поступка, но зачем-то выполняю то, что говорит. Ведь противостоять его дурному задору попросту невозможно…
Глава 18. Подстилка
— Итак, самая большая мышца в теле человека…
— Ягодичная, — выкрикивает с места Родионова.
— Ага, та самая, которая у тебя слаборазвита, — комментирует ее ответ Бондаренко.
— Зато у нее интеллект развит на максимум, в отличие от некоторых одноклеточных, — не могу не вмешаться я.
— Захлопнись, заморыш конопатый, — бросает, не поворачиваясь.