Энцо шепнул Раффину:
— Он никогда не был женат? — Тот покачал головой. — Он что, был геем?
Раффин пожал плечами:
— Мне это неизвестно.
— В его жизни присутствовали женщины?
Раффин вновь пожал плечами и покачал головой. Энцо подумал: уж не предпочитал ли Жак Гейяр какую-то странную форму целомудрия? Он оглядел стены, увешанные фотографиями Гейяра со знаменитостями — президентом Жаком Шираком, премьер-министром Аланом Юппе, кинозвездами и кумирами миллионов Жераром Депардье, Джонни Холлидеем, Ванессой Паради, Жан-Полем Бельмондо, — остальных Энцо не узнал. Было несколько студийных снимков одного Гейяра, позировавшего с самоуверенностью диктатора. Рядом висел живописный портрет — художнику тоже удалось передать это выражение. Энцо подумал, что виной отсутствию женщин — и мужчин — в жизни Гейяра стало его непомерное эго, не оставлявшее места для близкого человека.
За массивным письменным столом с обтянутой темно-бордовой кожей крышкой высились стеллажи, полки которых прогибались под тяжестью сотен видеодисков. Французские, английские, японские фильмы, южноамериканские, европейские, китайские — больше, чем можно просмотреть за жизнь. В дальнем углу стоял широкоэкранный телевизор и ультрасовременный для середины девяностых музыкальный центр, напротив — единственное удобное кресло в квартире, мягкий кожаный шезлонг, а справа столик для напитков. Нетрудно было представить, как Гейяр коротал одинокие часы в своем кабинете.
— Все фильмы занесены в каталог. — Энцо вздрогнул от птичьего голоска мадам Гейяр. Она оставила свое кресло и стояла в дверях. — Он записывал каждый диск.
— Вы смотрели их вместе?
— О нет, я была здесь редкой гостьей. Сын всегда приходил ко мне. После смерти моего мужа он привез меня в Париж и купил квартиру через несколько улиц от своей. Он навещал меня каждый день. — Старушка бродила по полированному полу, опираясь на трость с резиновым наконечником, огладывая коллекцию фильмов. — Он просто болел кино. — С легкой лукавой усмешкой она вытянула диск с полки чуть выше ее роста. — Его любимый. Он говорил, что смотрел этот фильм почти тридцать раз. В нем, по его словам, истинная и исчерпывающая сущность Парижа.
Энцо взял пластмассовый квадрат с черно-белой фотографией на обложке, поверх которой шли крупные ярко-желтые буквы: «„Через Париж“, фильм Клода Отан-Лара, в главных ролях Бурвиль и Жан Габен». Энцо смутно припомнил, что видел этот фильм по телевизору: в оккупированном Париже под носом нацистских захватчиков два очень не похожих друг на друга соотечественника пытались контрабандой провезти через город пару чемоданов со свининой, чтобы продать на черном рынке. Совершенно непонятно, почему Жак считал этот фильм шедевром. Мадам Гейяр забрала у Энцо диск и поставила на свое место.
— Его он первым захочет посмотреть, когда вернется, можете не сомневаться.
Энцо не поверил ушам: неужели почтенная дама всерьез воображает, будто ее сын жив? Видимо, эта вера и дает ей силы. На сморщенных губах старухи появилась тусклая улыбка; мадам Гейяр медленно повернулась и шаркающей походкой пошла обратно в гостиную.
— А где ежедневник? — спросил Энцо у Раффина.
— На столе.
Календарь лежал возле телефона, открытый на странице, обработанной в полицейской лаборатории. Предыдущая была аккуратно вырвана — Гейяром или кем-то еще? Нашли только отпечатки пальцев хозяина квартиры. Энцо пролистал ежедневник. Остальные страницы оказались на месте. Стало быть, у Гейяра не было привычки изводить календарь на записки. Из кармана Энцо извлек копию страницы с восстановленной в полицейской лаборатории записью и развернул ее на столе. «Mad á minuit».
— Это вам, разумеется, знакомо?
Раффин покосился через плечо: