Помахав официанту, Саймон подтянул стул и сел. Заверив, что уже пообедал, он налил себе из бутылки Энцо. Потягивая вино, Саймон повернулся к окну и некоторое время любовался открывавшейся панорамой, словно пытаясь найти ответ на незаданный вопрос. Обернувшись, он сказал:
— Почему у тебя всегда такой жалкий вид, Сорока?
— Потому что мне паршиво, — отозвался Маклеод, слегка пожав плечами — чисто галльский жест, бессознательно усвоенный за много лет жизни во Франции. — Так когда ты возвращаешься в Лондон?
— Завтра. — Саймон посмотрел ему в глаза и вздохнул: — Не знаю, чем тебе здесь не живется. Оглядись вокруг, Сорока! — Это прозвище Саймон дал приятелю еще в детстве, когда в темных волосах Маклеода проглянула белая прядь. — У тебя налаженная жизнь, прекрасная квартира в Кагоре, дочь, за которую любой родитель жизнь отдаст не задумываясь… — Господи, Энцо, извини. — Он изменился в лице.
Маклеод невесело улыбнулся и покачал головой:
— Болван. Тебе повезло, что у тебя нет дочери, которая приводит домой бойфрендов с дурацкими прическами и жутким пирсингом.
— Ты про Бертрана?
— Он слишком стар для Софи.
— Сколько ему?
— Двадцать шесть.
— А Софи? Восемнадцать?
— Девятнадцать.
— Значит, семь лет разницы. А когда в тридцать лет ты завел семью с Паскаль, ей сколько было?
Энцо возмутился:
— Двадцать три, но это же совсем другое!
— Ничего это не другое. И там семь лет, и здесь столько же.
— Я не заставлял Паскаль бросать учебу. Надеялся, что смогу предложить ей больше, чем всю жизнь вкалывать в какой-нибудь дурацкой гимназии.
— Например? Блестящую карьеру судмедэксперта, которая сделала тебе ручкой?
Энцо помрачнел, скрестил руки на груди и вытянутые ноги в щиколотках. Тот, кто знаком с языком тела, сразу понял бы, что Маклеод не желает продолжать этот разговор.
— Я не лезу кого-то судить, но Паскаль было всего двадцать три года, — сказал Саймон. — Сущий ребенок, Господи Иисусе! Ты давно общался с двадцатитрехлетними?
— Еще не хватало, — хмыкнул Энцо. — Это же ты предпочитаешь спать с молоденькими.
— Так вот, к твоему сведению, секс с ними классный, но поговорить не о чем. Почему, по-твоему, ни один из моих романов не длится больше трех недель?
— Потому что ты слишком стар и быстро выдыхаешься.
Саймон ухмыльнулся:
— Проницательный, как судмедэксперт!
Некоторое время они молча пили вино и слушали шум, доносящийся из ресторана.
Наконец Саймон спросил:
— Так что случилось?
Энцо отвел глаза:
— Она не хочет даже говорить со мной.
Когда он поднял взгляд, Саймон задумчиво рассматривал свой бокал, ссутулившись и как будто сразу постарев лет на десять. Много лет Энцо привычно считал его мальчишкой, с которым ходил в школу, играл в ансамбле, ухаживал за девчонками. Теперь, с чуть склоненной головой, когда-то темной бородкой, словно подернутой инеем, с поредевшими волосами, сквозь которые просвечивала кожа, с темными кругами под запавшими глазами, приятель выглядел на свой истинный возраст — почти полвека. Оторвав взгляд от бокала, Саймон осушил его одним глотком.
— Я надеялся, что-нибудь изменилось.
— С чего бы?
Это Саймон сказал ему, что Кирсти в Париже.
— Ее мать… — Саймон подозвал официанта и заказал бренди. — Ты же знаешь, мы старые друзья…
Маклеод кивнул. Он и сам не смог бы внятно объяснить, почему все вышло так, а не иначе. Все трое выросли в южной части Глазго и дружили с самого детства. Линда встречалась с Саймоном до Энцо, и у них все было вполне серьезно, пока он не уехал в Англию изучать юриспруденцию. По возвращении Саймону ничего не оставалось, как стать шафером на их свадьбе.
— Линде казалось, что-то могло измениться. В конце концов, Кирсти уже взрослая, заканчивает аспирантуру. Специализация: письменный и устный перевод. Между прочим, не всякому дают годовую стажировку в Париже, разве что на плечах не голова, а компьютер!
— Ничего не изменилось. По крайней мере для Кирсти.
— Что она сказала?
— Послала меня подальше.
Принесли бренди. Саймон задумчиво отпил из бокала.
— И что теперь?
— Домой поеду.
— У тебя же встреча с Раффином?
— Пропало настроение идти.
Саймон приподнял бровь:
— Две тысячи евро, Энцо. При твоей зарплате это большие деньги.
Энцо разозлился. Собственно, Саймон и подбил его на это пари, а потом, будучи единственным юристом из присутствующих, согласился быть судьей и хранить деньги у себя вплоть до исхода спора.