Летние ночи на юге бывают короткими, наполненными острым, режущим слух треском цикад, пронзительным звоном древесных лягушек, сверчков, кузнечиков и прочих певунов, но, несмотря на свою силу и громкость, многослойное пение это рождает в душе ощущение тревоги, чего-то смутного, враждебного…
Легче ночи делались, когда на небе начинала сиять луна – даже половинчатая, обкусанная, ущербная, – свет ее все равно помогал человеку дышать, раздвигал душное черное пространство, изгонял из души беспокойство.
Месяц народился недавно, посвечивал пока скудно, задумчиво, он неторопливо двигался по небесному своду и набирал силы.
Мягков размеренным усталым шагом подходил к своему дому, подбивал мысленно итоги тому, что было сегодня перелопачено, сделано, – вздыхал, поскольку в перечне дел было всякое. И хорошее было, и плохое. В число приятных дел он включил, само собою разумеется, рыбалку, неприятные дела были тоже – отчего-то захромал любимый конь коменданта Орлик, и его пришлось передать в руки лошадиного врачевателя Пинчука, тот, разбойно посверкивая глазами, покачал головой, затем осуждающе покосился на коменданта.
– Чего так, Пинчук? – засек его колющий взгляд Мягков, – Такое впечатление, что ты меня хочешь схарчить. Ну, будто ты уже сварил меня, подрумянил на сковородке, вывалил в тарелку, намазал горчицей и сейчас откроешь рот…
– Орлика надо перековать, – скрипучим голосом произнес Пинчук, он всегда говорил скрипуче, будто выпил чая с канифолью; если надо было причинить боль животному, голос у него делался таким, что у тех, кто слышал его, невольно начинали чесаться зубы. – У коня под подковой – нарыв.
Коменданту пришлось пересесть на запасного коня, ленивого неповоротливого Гнедка, других свободных коней не было, – и Мягков сурово потыкал лекаря рукояткой плетки в грудь:
– Постарайся как можно скорее поставить Орлика в строй.
Пинчук проскрипел что-то невнятное под нос и отвернулся от коменданта. Во всех лошадиных бедах и болях он считал виноватыми людей.
В общем, в памяти у коменданта возник лошадиный «фершал», он поморщился и в следующий миг, внезапно остановившись, ухватился рукой за кобуру нагана.
На воротах дома, где он жил, отчетливо белел крест, нарисованный мелом, посвечивал недобро в слабых лучах месяца. Утром на воротах никакого креста не было. В горле у Мягкова возник твердый комок, он проглотил его.
Интересно, кто же изобразил этот меловой крест? Кто-то из местных детишек, самозабвенно игравших в белых и красных и пятнавших своими метками камни, стенки домов, заборы, калитки, ворота, или кто-то еще?
Скорее всего, кто-то еще: крест был поставлен на высоте взрослого человека, не любящего нагибаться, всякому малолетке надо было вообще залезть на спину другому, чтобы начертать крест на таком уровне. Мягков поводил головой из стороны в сторону и расстегнул на гимнастерке две верхние пуговицы: ночь была жаркая, от земли, будто от печки, исходило влажное горячее тепло, рождало на лице пот.
Ну и зачем, спрашивается, взрослым играть в детские игры, рисовать крестики-нолики? Может, они еще и по губам скребут пальцами, рождая незатейливые мелодии? Тьфу!
Он подошел ближе к воротам, пальцем мазнул по кресту. Мел был прочный, не стерся, – похоже, портновский, таким мелом во время раскроя метят ткани, очерчивают детали, определяют границы кроя. Мягков покачал головой озадаченно.
– Интересный крестик, однако, – негромко молвил комендант. – И что же он означает, а?
Загадка. Загадку эту предстояло разгадать.
Он глянул в одну сторону улицы, в другую – никого. Только керосиновые лампы призывно светят в окошках домов, приглашают заглянуть на огонек.
Поразмышляв немного, Мягков так и не пришел ни к какому выводу, продвинулся по улице дальше и через два дома также увидел меченые ворота.
На этих воротах стоял не один крест, а два.
– Интересно, почему тут два креста, а не один? – спросил Мягков самого себя. – Простое удвоение по законам арифметики? А зачем?
И на это не было ответа. Мягков двинулся по улице дальше. Через несколько домов он увидел еще одни меченные меловыми крестами ворота. Крестов, как и в предыдущем разе, было два.
– Однако, – молвил Мягков и усмехнулся недобро – кресты ему не нравились.
Интересно, почему на его воротах стоит один крест, а на этих два? И на тех, которые он уже миновал, тоже два креста? Что бы это значило?
Кое-какие соображения в голове Мягкова крутились, но это были всего лишь соображения, не более того, их надо было проверять.
Улицы у этого южного казачьего городка были длинные, видать, специально так спланированные, чтобы можно было дать намет коню, разогнать его быстрее ветра. Мягков огляделся и двинулся дальше, к следующим воротам.