— Нури, мы получили новую квартиру, — голос Меседу срывался.
— Перешли?
— Да, две светлые хорошие комнаты, кухня большая… Дети резвятся, я очень рада.
— Поздравляю.
— Ты в последнее время сильно изменился, не таким ты был раньше. Сначала я думала, что тебя мучают какие-то творческие неудачи, но оказывается, все гораздо сложнее, скажи правду… — голос ее сорвался. Я молчал, думал, как быть, что сказать, наверняка дети рядом с матерью.
— Ты почему молчишь? Кто такая студентка по имени Цуэри? — голос Меседу стал сердитым.
— Да, я студентку Цуэри знаю, — сказал я.
— И это правда?
— Что?
— Ты любишь ее, она была с тобой в Москве?
— Да, — ответил я и понял, чего стоит сейчас жене разговор со мной. Она замолчала, а я ждал, что она нагрубит мне, бросит трубку, но она спокойно сказала:
— Что же ты думаешь делать?
— Не знаю.
— Но ведь так же нельзя, это ужасно.
— Да, нельзя. И не знаю, что делать.
— А если я попрошу тебя забыть ее с этой минуты и навсегда. Сможешь?
— Нет, прости меня, не смогу.
— Но у тебя дети, ты что, их не любишь?
— Ты знаешь хорошо, что я безмерно люблю детей.
— Они ждут тебя, — уже совсем беспомощно всхлипнула Меседу. — Они стоят рядом и спрашивают, почему я плачу, что мне им ответить, если ты даже ради них не хочешь вернуться?
— Я люблю ее, Меседу, и ничего не смогу поделать с собой.
— А почему твоя совесть позволяет тебе жить со мной, а любить ее? — это уже был голос не Меседу, в ней заговорил другой человек, властный и требовательный, он призывал к ответу. Я молчал. Тогда снова заговорила она: — Это конец, Нури. Ты свободен! Не нужен ты мне такой, не нужна мне и эта твоя квартира. У меня есть дети — это мое счастье. Прощай! — И Меседу положила трубку, а я долго слушал протяжные гудки.
Вот и все, девочка ты моя шилагинская, я один теперь, нет у меня больше никого, кроме старухи-матери, которая живет далеко в ауле, и тебя, Цуэрочка. Никого больше нет на свете. Не знаю, как воспримешь ты эту весть, мне очень страшно остаться одиноким. Прошу тебя, девочка ты моя шилагинская, будь моей женой. Я люблю тебя, я могу теперь быть всегда рядом, идти с тобой открыто по улице, не скрывая своих чувств. Помнишь, ты однажды со слезами говорила:
«Почему так все сурово в жизни, почему мы не можем любить друг друга не таясь?». Вот и пришло такое время — будь моей женой, девочка ты моя шилагинская. Позвони мне или лучше дай телеграмму, и я встречу тебя здесь. Я жду твоего решения, Цуэрочка! Люблю тебя и целую.
Твой Нури».
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ
Ярко разрисованный акварелью необычного формата конверт, на нем нет ни марки, ни почтового штемпеля, вместо адреса обозначены номер комнаты в общежитии и имя девушки — Цуэри. В письмо вложено фото кудрявого юноши в военной форме, сержанта.
«Цуэри, не знаю, правильно ли я поступаю, что пишу это письмо. Давно я тебя не вижу, хотя родителям, когда они спрашивают, встречаю ли я тебя, говорю, что да. Они все твердят, что мне пора жениться, а я отвечаю им односложно: нет у меня никого, как же я могу жениться. Однажды отец за обедом сказал: «А что, Цуэри тебе не нравится?» Я даже поперхнулся, потому что никогда об этом не думал… Он рассказал, что у него с твоим отцом был разговор на эту тему много лет назад. И вдруг я будто очнулся от какого-то сна. Во мне что-то изменилось, душа проснулась, прости, Цуэри, я не могу красиво говорить и писать, лучше я выражу свои мысли словами нашего поэта Нури-Саида.