— Не смей о нем так говорить!
— Говорить — дело мое. Я говорю, а ты хочешь слушай, не хочешь — заткни уши. Ты не знаешь Абу-Муслима. Это подлый, низкий человек. Мы с ним были друзьями, хлеб делили и воду. Но он предал меня, да-да, единственный друг, которому я верил, предал меня. Я лишился работы только потому, что он хотел свою жену пристроить завучем в школе…
— Хватит, прекрати, — закричал я.
— Тот, кто уверен в своей любви, бывает спокоен, — возразил он.
Долго еще разглагольствовал мой сосед по палате о смысле жизни, о пережитых им невзгодах. Я слушал его, и мне казалось, что вся жизнь этого несчастного человека состояла из одних бед и неприятностей. Ни намека на свет в окошке я так от него и не услышал. Душа моя, опустошенная и измученная, уже ничего не принимала. Одно я знал твердо: человек, который сейчас случайно оказался рядом, не испытал в жизни того высокого и чистого чувства, которое подарила мне ты, девочка моя шилагинская. Но сейчас во мне поселилась смутная тревога, она не дает мне покоя. Зерна недоверия, посеянные этим, человеком, пустили корни.
Странные и потому тревожные мысли охватывают меня. А ведь этот человек прав, мне нечего ему возразить. Он говорит, будто в душу заглядывает, ведь не уверен я до конца в том, что Цуэри меня не покинет, не уверен… Я молча пересел на свою койку, тяжело вздохнул, будто только что таскал тяжелые камни.
— Не думай ты лучше о ней. Она выходит замуж.
— Что?! — закричал я вконец обессиленный.
— То, что слышал, — спокойно ответил мой сосед.
— Врешь.
У больного вырвался смех, и такой заразительный, что лампочка без абажура закачалась под потолком. Потом сползла его правая рука и повисла как плеть. Серое лицо его вдруг сделалось спокойным, добрым, морщины сгладились, а на краях губ застыла добродушная улыбка. Я подошел к нему и потрогал за руку, еще не веря случившемуся. Но сосед мой был мертв».
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ
Конверт с изображением поверженного рейхстага с победным знаменем. Письмо адресовано из аула Шилаги в город Махачкалу Хасриеву Али-Хаджи от Адзиева Абу-Муслима.
«Дорогой мой Али-Хаджи, спасибо тебе за письмо. Я ждал его с нетерпением, потому что боялся, что ты меня не поймешь… Я буду рад породниться с твоим семейством, особенно рад, так как уверен, что счастью моей дочери не помешает то, что с ней случилось. Я обо всем написал тебе — а как трудно мне было это сделать, думаю, ты понимаешь. Спасибо за великодушие, понимание и сочувствие. Случилась беда, и в беде ты отозвался добрым словом.
А что касается согласия дочери, позволь мне на этот раз проявить отцовскую волю: ударим в барабаны родства в самый ближайший день этой недели. Думаю, что твой сын Булат — настоящий мужчина. Как он себя поставит в первое время, так и пойдет вся дальнейшая жизнь.
Теперь я поумнел, брат мой Али-Хаджи, у меня подрастают еще три дочери, и я их тут же, после окончания школы, выдам замуж.
Мои самые искренние чувства признательности твоей Уме-Ханум. Остаюсь с самыми добрыми пожеланиями к тебе. Абу-Муслим».
ПИСЬМО ТРИДЦАТОЕ
Написано на линованных страницах, вырванных из общей тетради, знакомым нам витиеватым почерком. Многие слова и предложения по многу раз переписаны, исправлены, зачеркнуты.
«Кто бывал здесь хоть раз, тот надолго сохранит в своей памяти живописную природу. Я буду помнить ущелье Конгожи всю жизнь, ибо с ним у меня связаны великая радость встречи и великая печаль потери. Обрывистый берег, лесистый склон горы, на макушке которой стоят две сакли, три тополя и минарет, вонзившийся высоко в небо. Да, было это под вечер: река в два рукава говорливо обходила замшелые обломки скал и валуны, дубравушка — высокая трава на опушке у подножья горы, яблонька стройная, в красивой осенней косыночке и орешник молодой, прохладный конгожинский ветерок, который здесь нежно называют «цуэри»; все помню. Ты просила меня приехать сюда, и я приехал. Ты ждала меня среди этой пленившей меня природы, а я, обуреваемый сомнениями, думал: не каприз ли это избалованной родительской лаской девчонки? И вдруг появилась ты, бегущая с криком радости по узкой нехоженой тропинке мимо барбарисовых рубиновых сережек в легком голубом ситцевом платьице, и мне показалось, что ты спустилась с неба, поразив меня ярким лучом света. Ты бежала, царапая руки и ноги, но тебе не было тогда больно, любимая ты моя девочка, ветерок ты мой жаркий, охвативший всего меня пламенем, страстным и бушующим… Мы устремились навстречу друг другу, как две капли росы на придорожной траве, встревоженные рассветным лучом. Мы были одни, и с нами родная природа, которая сделала нас красивее. Мы были самые счастливые среди этой первозданной природы.