— Это бирюза, — говорила она, медленно проходя от одной девушки к другой, — знаете, как у нас называют бирюзу? Слеза любви. А это рубин, достойный быть вправленным в браслет… Прекрасный изумруд… счастлив будет тот, кому достанется эта девушка… О, здесь и алмаз, и сапфир…
В оранжевом платье была Саша. Она стояла чуть позади подруг и, казалось, хотела быть незаметной. Мать остановилась, протянула руку:
— Выходи, доченька! Помоги мне замесить тесто.
«Как? Откуда? Не может быть! Наверно, Айдамир показывал уже Сашу? Да нет, фотографию, наверно…» — наперебой спрашивали одна у другой девушки потом уже, сидя за столом, под навесом. Но никто из них не заметил, что на руке матери, когда она протянула к Саше руку, оранжево что-то блеснуло — тяжелый браслет охватывал запястье, старинный браслет с оранжевым большим сердоликом. Это был любимый ее цвет, и от матери к дочери из поколения в поколение переходил браслет, сработанный некогда кубачинским — это знали в роду — мастером Инже Бахмудом, жившим в Темир-Хан-Шуре. Великий был мастер, и тайну продлеваемого счастья нес в себе браслет.
Домик родителей Айдамира стоял у речки, в зелени, но особенно свежи были молодые стройные тополя — их серебристые с изнанки листья будто легкий звон издавали под слабым предвечерним ветром. Откуда-то потягивало кизячным дымом, и сильно, как парным молоком, пахло скошенной в жару травой.
За добрым угощением, приготовленным матерью Айдамира и Сашей, разговорился Осман с девушками.
Долго говорили они, о многом рассказывали девушки: о работе своей, о том, как живут здесь, в ауле, улыбались, поглядывая на застенчиво молчавшую Сашу… Она действительно молчала, это видел Осман, и покраснела, когда девушки заговорили о ней и Айдамире, опустила глаза…
— А что ты скажешь, доченька? — Осман мельком только глянул на нее, подкладывая в тарелки горские пельмени.
Саша потупилась и молчала. Сафи незаметно подталкивала ее локтем.
— Я… Я одна не могу решить… У меня родители… что они скажут…
Ну что же, думал потом Осман, правильно. Он недолго видел эту девушку, еще почти девчонку, будущую свою невестку, но понимал, чувствовал, как она относится к сыну. Если, думал он, все зависит от родителей…
И когда Айдамир вернулся, отец сказал ему:
— Собирайся, сын, поедем. И дядя твой поедет.
— Куда?
— Саша у нас была. Мы говорили.
— О чем говорили? — Айдамир ничего не понимал.
— Не задавай глупые вопросы все сразу, у тебя жизнь впереди, — улыбнулся Осман. — Собирайся.
«Свет очей моих», «жемчуг зубов», «трепетная лань», «волосы, при виде которых стыдится сама черная ночь», — что этими словами можно сказать любимой! Только улыбку вызовут они… Ну, а как быть, если самым трудным для молодого горца было и остается во многих случаях объяснение в любви? Тем более, что в народе его столетиями избегали слов, выражающих сердечные чувства, — недостойными они считались для человека, носящего папаху!
Но Айдамир и Саша вполне сносно говорили по-русски…
Никто не знал, сколько тысяч километров разделяет дагестанский аул и чувашский Канаш, — ни Осман, ни брат его Хасбулат, ни Айдамир, знали только — много… И путь их лежал через Москву.
Осман оказался предусмотрительным — он попросил Сашу написать письмо родителям. Она ни словом не обмолвилась о том, с какой целью едут гости — стыдно ей было, но написала, чтобы встретили их с честью, написала о бригаде, о подругах… Все и обо всем написала она, но легко было уловить радость в ее письме, читалась она меж строк, и никому, кроме родителей, письмо это не предназначалось…
Доехали сваты до Москвы, и грешно было бы не остановиться, не побывать два-три дня в столице, походить, посмотреть город. Да и дела были — костюм жениху купить, платье и туфли невесте. Последнее вызвало долгие споры — Осман считал, что рановато об этом думать, неизвестно, как встретят их родители девушки. Однако дядя Айдамира, Хасбулат, не только уговорил Османа, но успел и себе гимнастерку новую купить в военторге, обновить орденские планки — как-никак три ордена и еще медали принес он с войны. И когда спрашивали, за какие подвиги получил он эти награды, у Хасбулата один был ответ: «За то, что воевал, как мужчина!» Достойный ответ, но Айдамир почему-то сердился. «Неужели, — думал он, — когда будут сватать Сашу, родители будут учитывать дядины заслуги?»
Когда сели в поезд до Канаша, тревога отца передалась и дяде, и Айдамиру. Как их встретят родные девушки? А что, если отец ее скажет, что не для того он посылал свою дочь в Дагестан, чтобы она выходила там замуж, и здесь немало парней, посылал, чтобы помочь людям в беде… и придется им тогда вернуться с позором…