Солнце припекает, через пиджак чувствую, а вот ближе к водопаду уже прохладно. Водопад у нас не высокий и не многоводный, но струя достаточно сильная, чтоб искупаться. Раздеваюсь на всякий случай в зарослях папоротника и спускаюсь к воде. Вода кажется холодной; сначала я продрог, затем согрелся, тело мое давно соскучилось по воде, и в душе побранил я тех, кто долгие месяцы держит сельскую баню на замке. И только высунул я голову из воды, как слышу голоса… Тысячи чертей, будто позже или раньше они не могли появиться здесь, будто ждали они, пока я разденусь и полезу под воду. Я поспешил к одежде, весь исцарапался, обжигаясь крапивой, но благополучно добрался до одежды и присел, накинув пиджак, в надежде на то, что эти люди вскоре пройдут мимо. Слышу их голоса, и надо же — женские голоса. Я раздвинул ветки папоротника и смотрю. Их было трое — это были молодые доярки с нашей фермы, три девушки, одна румянее другой. Еще бы, они хозяйки молока и сметаны… И говорили они по-русски, значит, выражали свои сокровенные мысли. Я знаю этих девушек — они учились у меня, я их учил этому языку. Одна, кажется, Асият — дочь Хадижи и чабана Али-Булата, сестра семи братьев: другая Зизи, дочь соседки Меседу, да, да, той самой, которая говорит сладко, облизывая губы и смешивая русские и наши слова. А третья, пониже ростом — Айша, дочь второй жены Кальян-Бахмуда.
— Не знаю, сестрички, что мне делать с этим проклятым почтальоном, — говорит Зизи, хрупкая высокая девушка.
— Не брани, он мой родственник по матери, — замечает Айша. Ее живые, полные задора глаза засверкали. Она еще не сформировалась, не было в ней еще той привлекательной зрелости, что в Асият.
— Все равно, будь он проклят, из-за него от отца мне досталось, даже плеть схватил… — все сердится Зизи. Говорит она, странно складывая свои маленькие губы.
— А что случилось?
— Этот твой родственник чересчур любопытный, зачем, спрашивается, ему читать мои письма? Это незаконно, — возмущается Зизи как-то по-детски, смешно грозя пальцем у самого рта. — Это не честно и бессовестно. Не хватает, что сам прочитал, так еще и отцу моему передал…
— Любовное? — вдруг встревает в разговор Асият, глядя в сторону водопада. Она улыбается ярко и светло, и вообще, во всем она выгодно отличается от подруг. Она стройна, удивительны ее с лукавинкой миндалевидные глаза, в зрачках которых светится солнце величиной с кончик иглы…
— Какое же еще…
— Ой, что же он тебе писал, Зизи? — захлопала в ладоши Айша.
— Отец порвал письмо. А я так ждала этого письма, так ждала, с волнением, с нетерпением…
— Потому что ты первая ему писала, да?
— Да.
— Ой, какая ты смелая, Зизи. Ты хоть раз целовалась с ним?
— Ты что? — испуганно оглядывается Зизи. Она зарделась от слова «целовалась». — Как тебе не стыдно.
— Это по-нашему если сказать, стыдно, а Айша тебя русским языком спрашивает, — говорит Асият. А какая у этой девушки горделивая осанка, на губах легкая улыбка. И точка-родинка на щеке, как зерно чечевицы.
— Все равно стыдно.
— Не понимаю, что тут стыдного, если целовались, скажи?
— Да, один раз, перед тем, как уехал на службу.
— Ой, какая ты счастливая, — у Айши звонкий голос и ровный жемчужный ряд зубов.
— Нашла счастливую, — я в догадках теряюсь, мучаюсь, думая, что же мне написал мой Сунгур, а твой этот родственник…
— Брани, брани его, сестричка, он не имел права, он скверный, он вредный… Я его матери скажу, что он гнусный, не стесняйся меня, сестричка, побрани его, — затараторила Айша, когда поняла неприглядность поступка родственника.
— Да чтоб он лопнул… да чтоб ослеп!..
— «Да чтоб ослеп» — это жестоко, сестричка, пусть лопнет, пусть отсохнет рука его, что коснулась письма…
— Ой, девушки, давайте искупаемся, — восклицает вдруг Асият, более смелая и своевольная среди подруг. Своенравность ее давно замечена в школе.
«Вот этого еще не хватало» — подумал я с досадой и жду, чтоб они поскорее отсюда удалились. Откуда им, этим озорницам, знать, что мне неудобно сидеть на корточках, неловко.
— Настроения у меня нет, — говорит Зизи.
— Ты не горюй, напишет еще, — уверяет подругу Асият. — Нет, я все же искупаюсь… — присаживается она на камень.
Я ее хорошо знаю — это наша выпускница. Делает то, что задумает, переупрямить ее никто в школе не мог. Она любимая дочь прославленного чабана Али-Булата и сестра семи братьев, как ей не быть своенравной — никого и ничего на свете не боится.