Норман Корвин
Опасная встреча
Музыкальное вступление.
Пилот. Я не буду называть свое имя. Это не важно. Вы сами потом поймете, почему я должен опустить некоторые детали в моем повествовании…
Я был морским летчиком и однажды, возвращаясь на базу в южной части Тихого океана, попал в жуткий ураган.
Слышен звук самолета, он сопровождает последующий рассказ.
Мне казалось, что в самолет мой несколько раз ударила молния, потому что оба компаса, радио и половина счетчиков перестали работать. Но заметных повреждений у корпуса самолета, слава богу, пока не было. Более трех часов затем я летел вслепую, не зная, где я и что подо мной. Стемнело, и горючего оставалось всего минут на двадцать полета, как вдруг внезапный вихрь подхватил мой самолет и за несколько секунд поднял его на шесть или семь тысяч футов. Затем словно из одного сна я попал в другой: я оказался над грозой, а прямо передо мной, на фоне ясного неба, возвышалась…
Музыка в тон чувствам.
…горная вершина, освещенная полной луной. Я знал, что не смог бы сразу найти свое местонахождение на карте. И мне ничего не оставалось, как лететь по ветру, минуя очень узкое ущелье, чтобы затем выброситься с парашютом. Правда, мне стало не по себе, когда я увидел внизу сплошные леса, но выбора не было – и я прыгнул… Ветер был сильный, и меня отнесло еще на несколько миль. Наконец, я ударился о вершину дерева с такой силой, что, видимо, потерял сознание. Помню только, что я лежал на земле в кромешной тьме, и все мое тело ныло и болело. Проснулся я уже днем. Вокруг были тридцатиметровые деревья, обвитые лианами, и кроны их сплелись между собой, образуя сплошной потолок из листьев. Зеленое сияние разливалось вокруг. И лишь изредка, когда от порыва ветра качались ветви деревьев, сквозь них прорывался яркий солнечный луч. А затем во мне стало нарастать чувство тревоги, и не напрасно – кто-то был позади меня. Этот «кто-то» находился в кустах и, видимо, давно уже наблюдал за мной. Я поднялся на ноги, но тот, в кустах, не шевелился. Я сделал шаг к нему, и тогда ветки кустов внезапно раздвинулись и из-за них вышел туземец. Он был двухметрового роста, отличного сложения, бронзовокожий. Я обратился к нему:
– Английский не панимэ?
Он смотрел на меня с выражением сосредоточенности. И я попробовал еще раз:
– Не панимэ?… Мм… Твоя – моя – друг?
Он подошел ближе, рассмотрел раны на моем лице, и затем… затем последовало нечто потрясающее. Он тронул мою бровь как раз там, где она кровоточила, и сказал:
– На каком диалекте этого достойного языка говорят твои уста?
Пилот (удивленно, с облегчением и радостью). Так ты говоришь по-английски? Вот чудесно! А я боялся, что это вражеская территория. Но скажи, что это за остров? И далеко ли отсюда до базы?
Туземец. Вражеская территория? База?
Пилот. Ну да!
Туземец. А что сие значит?
Пилот. Разве ты не знаешь – враж… (Пауза.) Япошки! Неужели ты не… совсем не…
Туземец. Быть может, твоя рана ослабила твой рассудок?
Пилот. Ослабила что?
Туземец. Мм… Что бы ни было вот это, обременяющее тебя, сбрось его и пойдем со мной.
Пилот. Это парашют. Я выпрыгнул с ним этой ночью. Спас себе жизнь.
Туземец (задумчиво). Обликом приятен, но речью подобен болтунье мартышке, прыгающей по деревьям.
Пилот. Что-что?… Как, ты сказал, называется этот остров?
Туземец (после паузы, терпеливо, почти с улыбкой). Пойдем со мной. Пой-дем. И-ди за мной…
Пилот. Он повел меня вниз, к реке, вдоль которой мы шли некоторое время. За всю дорогу он сказал лишь несколько слов. Большую часть пути шел впереди меня по узкой тропинке, и поэтому говорить ему было неудобно. Но один раз он остановился и повернулся ко мне с широкой улыбкой…
Туземец. Да, мы па-ни-мэ по-английски… (Смеется.)
Пилот. Куда же это меня занесло? Может быть, я в бреду? Как иначе объяснить язык этого туземца? Говорил он, конечно, по-английски, но до сих пор мне не приходилось слышать такой речи – старомодной и высокопарной. Мы добрались наконец до места, которое я не имею права описывать, – я обещал не делать этого, и слово это для меня свято. Это было красивое место, прекрасное место – только так я могу сказать о нем. Очень удобное для жилья, хотя и без претензий. Главное же было в том, что весь уклад здешней жизни говорил о человеческом достоинстве, которого я не встречал до сих пор нигде. Мой спаситель и проводник провел меня сквозь толпу любопытных и оживленных людей к месту собраний, где в это время заседал совет. Все встали при моем появлении, молча поклонились и выслушали рассказ моего друга. Он с юмором говорил о том, как во время охоты посмотрел вверх и увидел в небе странный опускающийся предмет…
Туземец…И тогда я подумал: что это? Беспутная пыльца, несомая сюда ветром, чтобы с нашими деревьями породить новые разнообразия флоры? Или некое заморское существо, зачатое горной рекой от низколежащего тумана? Ибо природа у нас, как мы знаем, любит пошутить.
Смех слушателей.
И поскольку он не изошел из облака, которое плыло надо мной, я посчитал его лишь за каплю росы…
Все смеются.
Пилот. Но я видел, что смеются они не надо мной и настроены доброжелательно, и, когда мой проводник закончил свой рассказ, старшина совета подошел ко мне и пожал мою руку…
Тарам. Добро пожаловать в наши леса. Прими плоды наших садов и творения наших рук. Мы приглашаем тебя к нам. Живи вместе с нами в радости и согласии. Мы приглашаем тебя от нашего собственного имени и от имени Томаса, твоего брата, память о котором жива и бессмертна в нашем народе.
Пилот. Я был настолько изумлен всем происходящим, что в тот момент даже не обратил особого внимания на упоминание какого-то Томаса, к тому же остальные члены совета стали подходить ко мне, и каждый пожимал руку и приветствовал меня с такой же сердечностью. Потом кто-то сказал, что мне необходим отдых, и меня отвели в хижину, окруженную садом… Повторяю, я должен все время сдерживать себя, когда описываю этот остров. Причину вы узнаете немного позже. Рана на голове болела, но усталость взяла свое, и скоро я заснул глубоким сном…
Звучит ноктюрн – тема острова южных морей, навеянная самыми красочными мечтами.
Пилот. То ли сказалась моя способность быстро восстанавливать силы, то ли воздух на острове был таким целебным, но проснулся я свежим, с ясной головой, в радостном настроении. И рана моя заживала. Война, частью которой я был так недавно, казалась теперь чем-то далеким и нереальным. А все происходящее только укрепляло меня в этом чувстве. Начать с того, что все относились ко мне с какой-то особой сердечностью, будто к старому другу. Дети толпились вокруг меня, когда я выходил на улицу, словно я был их любимым дядюшкой. И в этом не было ничего от суеверного благоговения или мистического трепета, просто люди были рады видеть меня и не скрывали этого. На пятый вечер в мою честь был устроен настоящий праздник – с музыкой, танцами, чтением стихов.
Начиная с последней фразы, звучит музыка – сначала отдаленно, затем громче; звуки веселья, мелодии полинезийских танцев.
Стихи показались мне шекспировскими, по-моему, я даже узнал некоторые отрывки, хотя Шекспира я знал неважно. Танцы и музыка были несколько чувственными и в то же время торжественными и сдержанными. Но особенно памятен мне этот вечер тем, что именно тогда я впервые увидел Ару, дочь Тарама. Волосы ее были иссиня-черными, а глаза сверкали ярче самых ясных звезд неба. Ара, благословенно имя твое!
Звучит музыка, подчеркивающая лирический тон сцены.
От нее и узнал я историю Томаса. Мы шли по берегу озера, держась за руки, и она рассказывала, как три века назад на берег их острова волной был выброшен человек – единственный уцелевший после кораблекрушения…
Ара…Высокий, как мы, твоего цвета кожи, светловолосый. Легенда гласит, что скорбь осеняла его чело, скорбь и глубокомыслие…