Мужчины не сговариваясь остановились, словно еще раз прощаясь с Володей.
— А вот здесь, — указал Дима на стену, — над Володиной головой надпись эта была, на стене. Стерли уже.
— Как там написано было, говоришь? — спросил Грязнов. Он только накануне вернулся из Мурманска, получив сообщение о трагедии.
— «Не мешайте. Опасно для жизни», — на память процитировал Чиртков.
— Ну сволочи! В конец оборзели! — заскрипел зубами Грязнов. — Слышишь, Саша, мешаем мы им. Ну я эту гадину, которая с Володей расправилась, достану. Я не я буду. И шкуру с него спущу.
— Успокойся, Вячеслав, — остановил его Меркулов. — Это не только твоя забота. И вообще я имею для вас, друзья, официальное сообщение. Так что предлагаю переместиться в служебные кабинеты и продолжить разговор.
Уже сидя в машине Грязнова, Саша сказал:
— А ведь я Володю последний месяц и не видел. В конце июля пересекались на совещании каком-то.
— Да я сам его последнее время мельком видел. Все больше в коридорах, на бегу, — сердито отозвался Грязнов, так же как и Турецкий коривший себя смертью Фрязина.
Действительно, вызывай он подчиненного почаще в свой кабинет, требуй ежедневного отчета, глядишь, и не совершил бы Володя какой-то оплошности, ошибки, приведшей к трагедии.
Но так работать невозможно. Каждый ведет свои дела, занят своими служебными заботами. У начальника МУРа их не меньше, а больше, чем у начальника 2-го отделения 4-го отдела МУРа.
Итак, ни обожаемый Володей Турецкий, ни горячо любимый начальник Грязнов не общались с Фрязиным почти месяц. А за месяц в таком большом городе, как Москва, происходит очень много событий.
…Жарким июльским днем через ворота одной очень специфической московской психиатрической больницы вышли на улицу два человека: крепкий, коротко стриженный мужчина лет тридцати пяти и среднего роста щуплый парень, лет на пятнадцать моложе первого, с ничем не примечательной внешностью. Парочка медленно продвигалась по улице, жмурясь в лучах яркого полуденного солнца.
— Не плохо бы отметить выход на свободу, а, Андрюха? — спросил тот, что постарше.
— Не плохо бы, — отозвался Андрюха. — У меня-то, считай, вообще праздник: от армии насовсем отмазался. Грех не выпить. Только на какие шиши?
— У мамаши попроси.
— Не даст. Вон встречать даже не пришла. Говорит, достал я ее. Слышь, Митяй?
— Плохо мамашу воспитываешь, — укорил спутника старший. — Ну да ладно, со мной, Андрюха, не пропадешь! Сейчас ко мне завалимся. Мои в деревне все — и баба, и дочка, и старуха. Старуха в деревне, а книжка ее сберегательная в городе, — хохотнул Митяй. — И это правильно! Зачем ей в деревне деньги? Там натуральное хозяйство. Вот мы пенсию старушонкину за два месяца и расшарашим. Деньжата, конечно, плевые, ну да на пару дней хватит. Еще кое-что в доме имеется. А там поглядим.
— Кто ж тебе ее пенсию даст? — удивился Андрюха.
— Кто? Дед Пихто! — пошутил Митяй. — У меня доверенность. Я своих баб в кулаке держу. Понял?
Увидев приближающийся дребезжащий автобус, мужчины перешли на рысцу и впрыгнули в полупустой салон.
В квартире Митяя витал затхлый, нежилой дух. Хозяин сразу же прошел к комодику, стоявшему в маленькой комнатке, выдвинул ящик и, порывшись в документах, извлек сберкнижку.
— Усе у порядке, шеув, — провозгласил он голосом Папанова.
Через час мужчины уже открывали пивные бутылки, жадно к ним присасываясь, срывали «бескозырки» с водочных поллитровок и опрокидывали прямо в горло теплую струю вонючей дешевой водки. Тут же шарили руками по столу, хватая то малосольный огурец, то помидорину, то ломоть мягкого душистого хлеба.
— Ну лады, давай сядем по-человечески, — утолив первый голод, пробасил Митяй.
Он начал наводить на столе порядок. Достал из кухонного шкафчика несколько тарелок.
— Давай помогай, — бросил он Андрюхе. — Я тут разложу все, а ты картошку почисти. Отварим, укропчиком посыпем. Красота.
Но захмелевший Андрюха не двигался с места, развалясь на табурете и потягивая из горлышка пиво.
— Слышишь, что говорю? Давай картоху чисти!
— Да ладно тебе, — лениво отозвался тот. — Неохота.
— Ты чего тут, спорить со мной будешь? — начал вдруг свирепеть Митяй.
— Да ладно тебе, — заладил одно и то же Андрюха, явно не замечая перемены настроения собутыльника. — Тебе охота жрать, ты и чисти, а мне и так хорошо.
— Ты что, падла, спорить со мной будешь? — неожиданно зарычал Митяй, бросаясь к парню.
Он схватил щуплого Андрея за ворот рубашки, рывком поднял его на ноги, треснул головой о стену и начал душить. — Я тя, падла, придушу сейчас, как кутенка, и ничего мне не будет.