Георгию Георгиевичу показалось, что Романова усмехнулась, и он хотел было даже обидеться немного, но быстро передумал. Не стоит осложнять. Она ведь, в сущности, права, эта начальница. Ну у кого, скажите на милость, могут оказаться под рукой такие гигантские, с ее милицейской точки зрения, деньжищи!
— Хорошо, действуйте, — закончила разговор Романова. — В случае каких-либо осложнений звоните немедленно. Если меня не окажется случайно на месте, сообщите моему помощнику, что это вы звонили, и я вас тут же найду.
Свой второй звонок Георгий Георгиевич решил сделать Виталию Александровичу Баю, который, по сведениям Константиниди, вот уже более двух лет постоянно находился в Москве.
Бай еще в недавние годы был личностью весьма одиозной. Его коммерческий и, соответственно, профессиональный взлет в качестве галерейщика, широко ныне известного в стране, но особенно на Западе, начался со знаменитой выставки в Манеже, которая так рассердила в свое время Никиту Хрущева. Тогда Виталию удалось буквально за бесценок приобрести несколько небольших полотен, созданных кистью «чуждых советскому народу» молодых художников. И с тех пор, считаясь знатоком неофициального советского искусства, он развернул свою столь же неофициальную деятельность коллекционера. Помогла позже и пресловутая «бульдозерная выставка», после которой ему удалось также весьма недорого пополнить свою коллекцию произведениями непризнанных, а чаще преследуемых живописцев и графиков. Уезжая в начале восьмидесятых на Запад, Бай увез с собой «мазню», которая, по мнению представителей министерства культуры, не представляла для государства никакой художественной ценности. Иначе отнеслась к первым же выставкам, организованным Баем в Нью-Йорке, а затем и в Париже, западная публика. Успех российского художественного андеграунда был мгновенным и потрясающим. А картины таких художников, как Целков или Зверев, стали приобретаться крупнейшими западными музеями современного искусства. Предусмотрительный, далеко глядящий вперед Бай превратился в одного из богатейших среди сбежавших из тоталитарной России собирателей произведений изобразительного искусства.
В новую Россию Бай вернулся десять лет спустя, возвратился па волне широкой своей известности преуспевающего бизнесмена от искусства. Купил дачу в Переделкине — элитном писательском оазисе, овеянном славой Пастернака, Чуковского и прочих патриархов советской литературы, а также хорошую квартиру в Москве, о которой не мот мечтать в своем недалеком прошлом. И начал теперь уже официально заниматься тем же делом, которое в том же недавнем прошлом грозило ему в лучшем случае тюрьмой, разумеется, с полной конфискацией. Времена меняются, подчиняя своим законам безусловно и нравы.
Бай конечно же давно знал о замечательной коллекции Константиниди, предпочитавшего андеграунду импрессионистов и великих мастеров русского авангарда. Это был, мягко выражаясь, несколько иной уровень, и Бай это отлично понимал. И еще в первые дни после своего возвращения из-за границы на родную землю явился Виталий Александрович к Георгию Георгиевичу, предварительно созвонившись, естественно. В ту пору о Бае много говорили в художественных кругах, даже в некоторых центральных газетах писали, что вот, мол, потянулись в Россию наши разлюбезные, замечательные диссиденты, истинные, как оказалось, патриоты русского национального искусства. Бай думал произвести впечатление, а получилось все наоборот. Равнодушен остался к посетителю хитрющий старик, а вот сам Бай как разинул рот в первой из комнат, так, пока до четвертой не дошел, и закрыть не мог. Потрясен он был коллекцией Константиниди. И понял ей истинную цену. С тех пор и заболел Бай картинами Константиниди. И почувствовал более нежели обычный зуд в ладонях.
Когда-то, как говорят, на заре туманной юности, говорил Виталию приятель, подпольный торговец иконами: «Когда вижу хорошую старую икону и знаю, что она еще не продана, у меня руки начинают трястись от нетерпения. Так хочется немедленно схватить ее и продать тому, кто понимает и может отвалить крупные башли». Посмеялся тогда Виталий, думая, что шутит его приятель, ибо не мог и представить себе подобной болезненной страсти. Но стоило самому заняться торговлей произведениями искусства, понял, что это действительно как болезнь. До зуда, до нервной чесотки.
Проведя почти десять лет за границей и вращаясь в кругах российской эмиграции, Виталий внимательнейшим образом изучал вкусы и потребности западной публики, следил за музейной политикой, за их запросами и интересами Помимо российского андеграунда и музеи современного искусства, и особенно частных коллекционеров традиционно привлекали импрессионисты, постимпрессионисты и, как ни показалось Баю странным, русское искусство от начала века до конца двадцатых годов. И все это обнаружил Виталий у Константиниди. Причем, что самое интересное, памятуя слова своего давнего приятеля, непроданное! Было от чего сойти с ума…