Он отошел от окна и снова сел за письменный стол, твердо решив просидеть хоть всю ночь, но закончить начатую главу.
Постепенно Петро так увлекся, что даже не услышал, как кто-то вошел в его комнату.
Петро вздрогнул от неожиданности, услышав знакомый голос.
— Юра! — он горячо обнял друга. — Дорогой ты мой Юрко… А, здесь и Йоська!.. Ну и ну…
— Петрик, у тебя такой вид, будто ты встал после тяжелой болезни, — встревожился Юрий.
— Это потому, что я не брит.
— У него не работа, а настоящая каторга! — развел руками Иосиф. — И заметь, Юра, добровольная каторга. Никто его не заставляет так много работать. Прав Хемингуэй, сравнивая работу писателя с айсбергом. Лишь малая часть айсберга на виду, остальное скрыто в глубине.
— Погоди, погоди! — отстранив Юру, Петро шагнул к двери. — Стефа! И она еще прячется от меня?! — с удивлением узнавая в чуть располневшей элегантной женщине Стефу, несказанно обрадовался он.
— Петрик, милый! — Стефа сама обняла и расцеловала растерявшегося Петра.
Он смотрел на нее глазами хлопчика Петрика. До чего же изменилась Стефа! Десять лет назад она казалась ему очень высокой, и потому Петро часто не решался взглянуть ей в лицо: ведь для этого нужно было задирать голову и лишний раз показывать, до чего он еще мал ростом…
— Боже, как давно я тебя не видела, Петрик! И каким же ты стал великаном! — теперь уже она снизу вверх заглядывала ему в лицо.
Вошла Наталка, вконец смутившая Петра, так как память лукаво напомнила тот осенний день, незадолго до первого снега, когда они втроем — Кремнев, Наталка и Петро, гуляя, остановились у развалин Высокого Замка.
— Смотри, Петрик, какая-то Стефа увековечила свое имя на каменной стене! — крикнула тогда Наталка.
— Это сделал мальчик, — сказал Петро.
— Да нет же, — возразила Наталка, — разве «Стефа» мужское имя?
— Но я… я даже знаю того мальчишку, который, едва не свернув себе шею, полез и высек это имя, — признался Петро.
— Все ясно, — прищурилась Наталка.
— Что ясно? — засмеялся Петро, уловив улыбку на посвежевшем от прогулки лице Кремнева.
— Все ясно, — упрямо повторила девочка, но что ей было ясно, она так и не сказала…
— Как же ты, Йоська, мог меня не предупредить? — укоризненно посмотрел Петро на друга. — Я бы убрал тут, принарядился…
— Все нити заговора в руках Олеся, — кивнул Иосиф в сторону двери.
— Каюсь! Виноват! — шагнул из-за двери Олесь, ведя за руку краснощекого человечка лет пяти.
— Тарасик! — подхватил на руки мальчугана Петро и подбросил над своей головой.
— Дядя, вы откуда знаете, как меня зовут? — деловито осведомился маленький гость. У него серые Стефины глаза, оттененные длинными, прямыми, как лучи, ресницами. Он смотрит на Петра серьезно и вопросительно.
Но Петро не успевает рта открыть. Входит Мирослава Борисовна, растерянно-смущенная. Она ведь просила гостей зайти к ней, пусть бы Петро успел привести себя в «божеский вид».
— Да, да, — засуетился Петро, выпроваживая всех, — дайте мне возможность побриться и вновь предстать перед вами молодым и красивым.
После ужина мужчины задымили, и женщины ушли в комнату Мирославы Борисовны.
— Знал бы я, какой подлец заварил эту историю, морду бы набил! — вдруг с мальчишеским азартом сжал кулаки Олесь.
— Нет, друг мой, это не выход, — помрачнел Юрий.
— Ты, конечно, прав, — лицо Олеся стало задумчивым. — Слов нет, там у вас люди умные, разберутся. Ведь на свете она одна — правда! Только в моей голове никак не укладывается: как же это?.. Ведь записку мог написать только коммунист?.. Почему же он побоялся открыть свое лицо? Да и вообще, откуда все это мог он узнать?
Они еще долго строили всякие предположения, но Петро так и не мог назвать имя своего недруга.
— Скорее всего, Лесик, я эту фотографию просто где-то выронил, — решил Петро. — Ты о чем задумался?
— Думаю, если таких, как ты, будут исключать из партии, так это же… Да нет, этого не может быть, не может быть!
Перед началом собрания Петро, проходя мимо раскрытых дверей бильярдной, услышал смешок и брошенную кем-то фразу:
— Без суда суд бывает!
«Что он этим хотел сказать? — обожгло Петра. — А, собственно, почему это меня так задело? Да, да… это просто у меня какая-то дурацкая мнительность… Персональное дело… Другими словами, суд чести?..»