Петро стоял в вестибюле и курил. Из библиотеки вышел писатель Степчук, высокий, плотный шатен лет сорока пяти с простым открытым лицом. Он подошел к Петру и дружески пожал ему руку.
Должно быть, в жизни каждого человека наступают минуты, когда ему не нужны никакие слова, нужно только одно молчаливое рукопожатие. И Степчук, автор многих книг, острых, богатых яркостью сатирических красок памфлетов, видимо, это знал.
У Петра стало теплее и спокойнее на душе.
Персональное дело Петра Ковальчука разбиралось в конце собрания. Секретарь партийной организации, знавший Петра еще с той поры, когда тот мальчуганом «под стол пешком ходил», соузник Михаила Ковальчука по Березе Картузской, доложил, что партийное бюро решение по вопросу коммуниста Петра Ковальчука не приняло, а выносит на обсуждение партийного собрания.
Объяснительная записка Петра Ковальчука откликнулась тревогой не в одном сердце. И, может быть, потому, когда он смолк, еще царила тишина, должно быть, схожая с той, когда по братскому закону моряков всего мира наступают минуты молчания в эфире, чтобы услышать, не пропустить одинокий сигнал корабля, терпящего бедствие.
Первым встряхнул с себя оцепенение Иванишин. Он попросил слово. И хотя весь этот вечер убеждал себя: «Сейчас самый подходящий случай свести счеты с Ковальчуком», — Алексей не поддался искушению. Осознал, что не в его силах здесь главенствовать.
— Ловкий и хитрый карьерист Кремнев хотел запутать в своих тенетах Ковальчука… — начал было Иванишин, но Петро предупредил, чтобы тот не смел осквернять память дорогого ему человека.
— Поверьте, вы сейчас похожи на не в меру обидчивого мальчишку, — с нотками отзывчивости возразил Иванишин. — Поймите же, так далеко заходить нельзя!
— Ковальчук должен окончательно решить для себя: с кем он — с народом или с его врагами? — заявил большелобый критик с усами и острой клинообразной бородкой.
Атмосфера сгущалась с каждой минутой. В конце своего весьма мягкого выступления Иванишин внес предложение: за потерю бдительности, хранение у себя фотографии врага народа Ковальчуку вынести строгий выговор с занесением в учетную карточку. И добавил, что бюро райкома может подойти куда строже.
Страсти накалялись. Было совершенно ясно, что никто не остался равнодушным и не один не уйдет, пока не выскажет свою точку зрения.
Писатель Степчук, молча оценивая поведение Ковальчука, думал: «А мне положительно нравится этот упрямый молодой человек. Стоит на своем, называя правду — правдой, как бы она ни была горька»…
И пока Степчук выступал, Петро не сводил с него глаз. «Да, он умеет верить человеку…»
С присущей ему тактичностью Степчук отбил две-три атаки личных приятелей Иванишина, сумев добиться некоторого смягчения того сурового взыскания, которое выносилось Петру Ковальчуку.
Алексей Иванишин увязался провожать Ковальчука домой.
— Петро Михайлович, вы хорошо отделались, — уверял он.
Стараясь заглушить в себе личную неприязнь, прорывавшуюся к Иванишину, Петро всю дорогу молчал.
Неприятности
Директор издательства, человек огромного роста, пожилой, с благообразной внешностью, принял Петра Ковальчука с безукоризненной официальной учтивостью, но без намека на былую задушевность.
— Слушаю вас.
— Сергей Сергеевич, давайте без всякой игры в прятки, — решительно начал Петро. — Не пора ли выложить ключи к этой «тайне»? И, в сущности, каждая рецензия без подписи похожа на удар ножом в густой и темной, как смола, ночи, когда и руку противника не отведешь, да и лица его не увидишь. Я бы на вашем месте…
— На моем месте… — директор мрачно усмехнулся, как бы внезапно что-то вспомнив. — Да, мне известно, что вам не терпится сесть в это кресло, чтобы завести здесь «новые порядки».
На открытом и вдохновенном лице Петра отразилось нечто большее, чем удивление.
— Зловонная вода течет не из чистого озера, — проговорил он. — Хотелось бы заодно узнать и автора этой брехни. Я — писатель…
— Вот, вот! Вы так и говорили: директора надо коленкой пониже спины, а на его место — писателя.
— Да, я говорил, что вообще ошибочно назначать директором издательства человека, которому безразлично, где, чем и кем руководить. Одной привычки повелевать — мало. За пять лет существования этого издательства сменилось семь директоров. Были такие, которые старались избежать конфликта с автором и издавали черт знает что! До сих пор книготорг стонет. Другие с чужого голоса вольно или невольно вносили крайнюю путаницу в оценку того или иного произведения, отбивались руками и ногами от действительно хороших рукописей. Потом эти книги выходили в Киеве, Москве или Ленинграде. Честно говоря, нам не очень-то везло с директорами.