— Подари девушке эти цветы, — теперь уже просит Мелана.
— Прошу вас, — не без смущения Петро протянул букет Надийке.
Она застеснялась, не взяла цветы, отошла, как от чужого.
— Это мой брат, Надийка, — поспешила сказать Ганна. — Он тебя нашел почти мертвую и принес в больницу.
Взгляд Ганны, настойчивый и добрый, полный надежды, ожидания, казалось, открыто подзадоривал: «Да улыбнись же, пророни хоть единое слово».
Петро растерялся. Он не знал, куда девать цветы, которые держал в руках. И вдруг положил их девушке на колени.
Надийка вся как-то сжалась, поникла, точно сломанный цветок, опаленный зноем.
«Она чем-то напоминает Юльку… Юльку из моего детства», — подумалось Петру.
Послышались чьи-то шаги. Ганна оглянулась.
— Лейтенант из пограничной заставы, шепнула она брату. — Только… это новый, я его не знаю…
Внезапно больная вдруг как бы встрепенулась, переменилась в лице, смертельно побледнела. Но прежде чем Ганна и Петро успели это заметить, высокий, чернявый лейтенант, широко раскрыв объятия, радостно проговорил:
— Петрик? Вот это встреча!
Если бы не нос с горбинкой и глаза, сидящие так глубоко, что стоило лейтенанту засмеяться, как их вовсе не стало видно, — Петро не узнал бы Мирослава Антонюка.
— Петрик, больная потеряла сознание, — встревоженным голосом сказала Ганна. — Надо ее быстро отнести в палату.
— Позвольте, доктор, — опередив Петра, лейтенант осторожно поднял больную на руки. — Куда нести?
— Идите за мной, — не очень-то любезно ответила Ганна, видимо, тоже узнав Мирослава Антонюка. Она не обрадовалась встрече и не сумела этого скрыть.
Нет, не мелочность прошлых обид заставляет Петра оглянуться на детские ссоры с Мирославом Антонюком. Знает ли Мирослав Антонюк о страшных муках Юльки? Знает ли, что вся семья Андриихи, кроме Франека, зверски уничтожена в Бухенвальде?..
Вернувшийся лейтенант прервал эти мрачные размышления.
— Каким ветром тебя занесло в Карпаты? — первым заговорил Мирослав, присаживаясь поближе к Петру. — Ты, как гуцул, с трубкой.
Мирослав тоже закурил.
— Ну, Петрик, как твое житье-бытье?
Гром с ясного неба удивил бы Петра меньше, чем то, что Мирослав Антонюк говорил с ним по-русски без малейшего акцента.
— Так выкладывай, дружище, что ты здесь делаешь? — дружелюбно засмеялся лейтенант, и снова глаз его не стало видно.
«До чего похож на Данька… Черт знает, кому только доверяют границу!» — досада так и опалила Петра. Но вслух он сказал:
— Да вот, возобновляю старые знакомства, новые завожу, наблюдаю характеры. Пускаюсь в поиск…
— Кого же ты ищешь?
— И тех, кто жизнь устраивает, и тех, кто в жизни устраивается.
— Я что-то не совсем тебя понимаю.
— Ищу красоту, любовь, правду, справедливость, вообще — все доброе и прекрасное.
— Художник?
Петро насторожился. Разве лейтенант не читает хотя бы местную газету? Там сейчас часто печатаются его рассказы. Да и по радио тоже недавно прошла передача.
— А ты художественную литературу читаешь?
— Увлекаюсь, — серьезно отозвался лейтенант.
— И книгами местных писателей тоже?
— Пока не приходилось читать. Да что ты так на меня уставился? Я только на днях приехал с Дальнего Востока.
— Вот оно что! — но камень с сердца не свалился, хотя и сестра, и те, кто хорошо знал Петра, часто упрекали его за чрезмерную доверчивость. — Как тебя занесло на Дальний Восток?
— В нескольких словах не расскажешь о всех моих злоключениях. Но в общем, жизнь у меня пошла по правильному пути. В сорок первом, когда немцы бомбили Львов, ночью мать разбудила меня и велела нести вещи на фиру[18]. Мы поехали к маминым родичам. Данько еще раньше к отцу подался, он знал, где отец скрывался после убийства милиционера. Ты эту историю помнишь?
Петро этого не забыл.
— Мы с матерью ничего не знали об отце, он даже ей не доверял. Да… Не доехали мы, мать бомбой убило, а меня контузило. Подобрали красноармейцы. С госпиталем я попал в Киев. Потом госпиталь эвакуировали на Урал. Когда я оправился, встал на ноги, определили в детский дом. Потом военное училище, служба. Женился по любви, как пишут в романах. Жена русская. Теперь я отец двух дочерей.
— Семья здесь?
— Да.
«Может быть, он и не знает о бесславном конце своего брата?.. Жив ли его отец?» — думал Петро.
Но что-то удержало его от расспросов. В конце концов, отец отцом, а о человеке нужно судить по его делам.