– Вот, – сказала она, протянув мне маленький, ржавый, но очень острый ножик.
Сама она взяла мой и вышла в переход, чтобы строгать перекладину с другой стороны. Мелкие стружки посыпались на пол.
– Торопитесь! – сказал Тавис, который уже давно молчал. – Торопитесь!
Мы, ясное дело, больше не были предателями.
– Тороплюсь как могу, – стиснув зубы, ответил я.
От напряжения у меня свело руку, а затылок окаменел от ожидания. Мне казалось, что кто-то вонзает в меня сзади когти.
– Попробуй еще, – попросила Дина. – Перекладина уже намного тоньше.
Я попробовал снова. От нового удара дерево раскололось. Нам пришлось все время надрываться, строгая перекладину и заставляя ее сломаться настолько, чтобы цепь освободилась, и под конец это удалось. И по-прежнему не звучал сверху предупреждающий свист дрозда от Розы.
Я открыл дверцу. Бродяга стоял, моргая глазами, словно бы даже слабый отсвет лампы был невыносим для глаз того, кто целыми днями жил во мраке.
– Спасибо! – пробормотал он. – Спасибо, милостивый господин!
У него был такой жалкий вид! Он весь зарос грязью, и даже сквозь вонь подвала, где хранилась гнилая репа, чувствовался исходивший от него запах. Лицо его было покрыто сгустками запекшейся крови, а подбородок и нос так опухли, что не было ничего удивительного в том, что он гнусавил. Да, без побоев тут, ясное дело, не обошлось! И били его не раз! И когда он сделал те несколько шагов из своей деревянной клетки, он так ужасно хромал, что больно было глядеть на него.
Я осмотрел свою горстку освобожденных пленников. Маленький бледный Тавис. Дина, что стояла повесив голову, будто не желая смотреть кому-либо в глаза. И бродяга с большой дороги, напоминавший изувеченное огородное чучело. Эту горстку нам никогда не провести через ворота.
– Ничего не выйдет! – воскликнул я. – Тебя мы, может, тайком и вывели бы. Но троих!.. Безнадежно!
Дина покачала головой.
– Нет, выйдет! – сказала она. – Я знаю одно место, там потайная дверь.
Она еще ниже повесила голову. Я этого не понимал: чего ей стыдиться?
– Замечательно! – обрадовался я. – Где?
– Надо пройти через дом, – ответила она.
Не могу сказать, что мне уж очень хотелось снова войти в белый каменный дом. Дом, полный спящих солдат-драканариев. Или, быть может, дом, полный солдат-драканариев, которые так крепко уже не спали…
– А нельзя пройти иначе? – спросил я.
– Нет, – ответила она. – Нам надо попасть в розарий.
– Розарий?
Ну скажите, какая связь между розами и потайным ходом?
– Ты уверена? – снова спросил я.
– Я нашла ее вчера, ну, эту дверь, – сказала Дина, ее голос звучал устало. – Когда пройдешь через нее, оказываешься на лугу, а по другую сторону луга – лес. Никаких стен, никаких привратных стражников. Иди прогуливайся прямо в лес.
«Почему же ты тогда так не поступила?» – подумал я, но не спросил вслух. Верно, мысль о Та-висе остановила ее.
– Ладно, – сказал я. – Рискнем!
Мысль о том, чтобы выбраться из Драканы, ворвавшись в дом, казалась просто безумной. Ворваться в дом в пять человеческих ростов высотой! Это же крепость! Я лишь надеялся, что бродяга будет помалкивать. Коли он начнет петь свои заумные стишки, пока мы в доме, я дам ему своими сапогами по башке. Их я подобрал там, наверху, у чурбана, на котором рубят дрова, но еще не надел.
Я повел всех в прачечный подвал, предупредив о ступеньках, так что на этот раз никто не упал. Я слышал затрудненное дыхание бродяги, но тут ведь ничего не поделаешь – не запретишь же ему дышать.
Осторожно толкнул я дверь поварни. И застыл в оцепенении. Что это еще за звук? Это был совсем не храп поварихи, а нечто другое… Я обшаривал взглядом темную поварню, но не видел ничего, кроме алого отсвета горящих дров. Звук не повторился.
Может, это все-таки повариха? Или, может, я попросту внушил себе это. Мои нервы сильно сдали.
Я нащупал плечо Дины и чуточку сжал его в знак того, что ей нужно подождать, что им всем нужно подождать, пока я не проскользну в поварню. Сестра на миг коснулась моей руки – она поняла. Пальцы ее были ледяными.
Я прокрался на несколько шагов вперед. Я различил перед собой кухонный стол, о который раньше споткнулся. Отсвет огня из-за печной дверцы слабо мерцал на блестящей глазури глиняного блюда, стоявшего на столе. Я снова прислушался, но единственное, что услышал, было слабое сопение бродяги. Мои же собственные босые ноги беззвучно ступали по прохладному каменному полу, а повариха явно перестала храпеть, стало тихо.