В промежутке между посещениями Неда мы обменивались посланиями, в которых писали о своей любви, о том, как счастливы увидеть друг друга в добром здравии и несломленными после долгих месяцев тревог и страхов.
«Я страстно хочу радоваться вместе с тобой! — написала я Неду и подписалась: — Твоя любящая и преданная жена, каковая я и есть на самом деле, что бы там ни говорил архиепископ».
— Ты и представить себе не можешь, как я тосковал по тебе, дорогая, как беспокоился, когда был во Франции, — сказал Нед, когда во вторую ночь мы, обессилев от страсти, лежали, нежно обнявшись. Его слова пробудили во мне мучительное воспоминание. Словно туча закрыла солнце.
Я не смогла сдержаться:
— Давно хотела спросить у тебя про браслеты.
— Про какие еще браслеты? А, про те, которые меня попросила прислать из Франции королева? Там были два и для тебя. Ты их получила?
— Значит, это Елизавета велела тебе их купить?
— Ну да, она написала, что не хочет, чтобы ее фрейлины отставали от моды. Так ты получила браслеты?
— Да. Хотела тебя поблагодарить. — Уточнений не требовалось. Я все поняла: Елизавета, чтобы уязвить меня, внушила своим дамам, будто Нед прислал им браслеты в знак любви. Слава богу, это недоразумение разрешилось.
Но прошлой ночью Нед, придя ко мне, обнаружил, что дверь заперта, а я плачу в своей комнате.
— Может быть, твои стражники испугались? — тихо проговорил он.
Я тоже так решила. Но утром появился мрачный сэр Эдвард. Больше тайных свиданий не будет. От королевы поступил новый приказ, которым категорически запрещаются мои встречи с Недом.
Я отчаянно тоскую по Неду. Но, по крайней мере, нам не запретили обмениваться письмами.
«Я так хочу снова быть с тобой, мой желанный супруг», — пишу я ему.
Нед отвечает мне в том же духе и присылает книгу.
«Это гораздо лучше какой-нибудь золотой побрякушки, — пишу я в ответ. — Я прочту ее залпом — и не только глазами, но и сердцем».
Муж делится со мной своими страхами — боится, что нас специально разлучают, чтобы я забыла о нем.
— Нет-нет, мой желанный господин, — шепчу я, — это невозможно.
И в ответном послании спрашиваю:
«Неужели ты думаешь, будто я смогу забыть все то, что было между нами? Да никогда и ни за что на свете! Я храню в своей памяти и в своем сердце гораздо больше, чем ты думаешь. Я горжусь тем, что мне достался такой муж, как ты, и ни на кого другого тебя не променяю».
Наша краткая идиллия закончилась, и вскоре я в смятении обнаруживаю, что опять беременна. Ситуация повторяется: я снова в ужасе оттого, что рано или поздно об этом станет известно Елизавете. Кто-то может счесть меня легкомысленной дурой, но при воссоединении с мужем радость так переполнила меня, что я напрочь забыла о благоразумии и всяких мерах предосторожности.
Когда у меня впервые возникают подозрения, я делюсь своими страхами с Недом, и это известие вызывает у него бурную радость.
«Это будет истинным доказательством нашего брака», — заверяет меня муж.
Я сообщаю о своем состоянии служанкам — Эллен, которая занимается моим бельем, уже сама догадалась, — а потом сэру Эдварду. Бедняга впадает в ужас.
— Господи милостивый, мы погибли! — восклицает он, ломая руки. — Когда об этом станет известно, на всех нас обрушится гнев ее королевского величества, и на сей раз для недовольства у нее будут все основания.
— Боюсь, нас с Недом примерно накажут, — говорю я; меня одолевает тошнота, и я вся дрожу.
— Да, а заодно и меня вместе с вами, — вздыхает лейтенант.
Я вешаю голову. Выходит, мы отплатили ему за доброту черной неблагодарностью. И тут мне в голову приходит спасительная мысль:
— Сэр Эдвард, а ведь все можно сохранить в тайне. О моей беременности известно только Неду и моим служанкам. Я здесь в заключении, под строгим надзором, никого видеть мне не позволяется. А когда ребенок родится, его можно будет тайно вывезти и поручить кормилице. Так что никто об этом и не узнает.
Лейтенант обдумывает мои слова, огорченно почесывая в затылке.
— Это единственное безопасное решение, — соглашается он, его обычно пунцовые щеки бледны. И неудивительно: мы оба знаем, что подвергаемся страшному риску.
После ужина сэр Эдвард снова заходит ко мне, а с ним — пожилая леди в простом сером платье из шерстяной материи и белом льняном чепце. Наконец-то я вижу Элизабет Сэвидж: светло-голубые глаза, бледное и худое лицо испещрено морщинами, руки крепко сцеплены на животе.
Посетительница, зная, кто я, делает мне реверанс. На лице у нее не отражается никаких эмоций, глаза опущены. Сразу видно, что прежде эта женщина была монахиней.