Первые несколько суток я почти не спала. Я пробовала дремать, пока Гарт лежал тихо, но при каждом толчке судна или вскрике Гарта я мгновенно просыпалась. Я понимала, что долго мне не выдержать: невозможно быть и сиделкой, и капитаном, и матросом в одном лице. Пока все складывалось удачно, но стоило налететь шторму, и мы тотчас пойдем ко дну. Я знала, что Гарту будет лучше на суше. Выздоровлению его едва ли способствовала качка. И я наконец решилась. Взяв западный курс, я с нетерпением стала ждать появления на горизонте Флориды.
Как назло, именно сейчас я почувствовала какое-то странное недомогание. То и дело меня рвало. Вот и сейчас, скормив рыбам завтрак, я лежала на палубе, дрожа от озноба, несмотря на солнечный день. Море было довольно спокойным, морской болезни взяться неоткуда. Я сказала себе, что все объясняется усталостью и недосыпанием.
Я спустилась в каюту, посмотреть, как там Гарт. Он скинул покрывала и силился встать.
– Предупреди их! – кричал он. – Скажи им… Слишком поздно. Слишком поздно! Прочь с моей дороги!
Он сдавил ладонями мое горло и стал душить меня.
– Доберись и скажи им! Не останавливайся! Не останавливайся!
Я с трудом расцепила его пальцы.
– Ладно, Гарт. Я их предупрежу. Но тебе надо отдохнуть. Ты понимаешь? Отдохнуть! Лечь на спину и замолчать! Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо.
Гарт, обессиленный, упал на койку. Я села напротив него и тяжко вздохнула. Я не знала, сколько еще смогу выдержать. Он хоть когда-нибудь придет в себя? Не повредился ли у него рассудок? Вдвоем с умалишенным посреди Атлантики! Я не видела выхода. Нервы были на пределе, и я так устала, что с трудом держалась на ногах, и хотела одного – спать.
– Элиза, – звал меня Гарт, – Элиза…
– Да, я здесь.
Он вцепился в мою руку. Глаза его дико сверкали.
– Элиза, не уходи. Я должен тебе кое-что рассказать.
– Тихо, я никуда не ухожу. Что ты хочешь мне рассказать?
– Историю моей жизни, – таинственным шепотом душевнобольного сообщил Гарт. – О дедушке, о Хайлендсе. И о Жоржетте тоже. Ты должна знать о ней. Никогда, никогда не любил. Женщины. Ни одну из них не любил, Элиза. Ты была права. Дед был мальчиком на конюшне. Убежал. Мы поедем туда вместе? Поедем со мной, скажи, что ты поедешь со мной.
– Конечно, Гарт.
Я встала и попробовала высвободить свою руку, но он не отпускал.
– Гарт, тебе надо поспать. А у меня есть еще дела.
Но он не отпускал меня. Я сидела рядом, а он говорил, часами говорил о вещах, которые я когда-то так хотела от него услышать. В том рассказе времена и события путались, но я сложила из них мозаику, в которой запечатлелась вся его жизнь, с самого детства. Я тоже была в этих беспорядочных воспоминаниях. Он говорил обо мне как о Французской девчонке, как о Девушке с Проклятыми Черными Глазами, я была и Дикой кошкой, и Дикаркой, и Смутьянкой. Время от времени я пыталась выйти, но Гарт не отпускал меня. Я вынуждена была заново пережить нашу встречу в лесу, наш фарсовый брак, путешествие на «Красавице Чарлстона». Я услышала и о других его женщинах: Мариях, Луизах, Антуанеттах. Похоже, я была среди них только одной Элизой. У него были женщины чуть ли не в каждом американском городе, как, впрочем, и в Европе. И были дуэли, долги чести, за которые приходилось платить ружьем и шпагой, были ночи, проведенные в кутеже и разврате, были долгие и трудные поездки верхом с секретными поручениями, поцелуи, украдкой сорванные с губ графинь, принцесс, продавщиц и школьниц. Были враги, настоящие и вымышленные, в Луизиане, в конгрессе США, в британском королевском семействе. Генерал Росс был врагом сразу в двух ипостасях: как британский военный и как мой любовник. Была и мечта о сыне, возвышенная любовь к родине и дому, готовность верой и правдой служить своему президенту. И в основе всего лежало глубочайшее одиночество. Джозеф чувствовал это, а я до этой ночи не могла поверить ему.
Он заставлял меня слушать его, и передо мной во всей своей обнаженности предстала его душа. Не осталось места ни браваде, ни притворству. Я увидела Гарта таким, какой он есть, с его недостатками и достоинствами. Временами я не выдерживала и умоляла его замолчать, но он, не обращая внимания на мои протесты, продолжал свою странную повесть с немыслимыми переходами от удивительной ясности мысли к бреду.
– Я родился в Хайлендсе. В доме предков. Я был первым и единственным сыном в семье. Дед купил поместье в Англии, где он когда-то служил на конюшне. Я был там: зеленые холмы, над которыми дуют ветры. Мне говорили, что Англия – красивая страна. Что в лесах полно куропаток, а в реках – форели. Это так. Но красота той страны бледнеет рядом с Америкой. По Европе видно, что сделали века войн, чумы и голода с так называемыми цивилизованными странами. Америка до сих пор осталась нетронутой, голой и от этого уцелевшей. Она дика и свободна. Дика и свободна.
Гарт рос любимым сыночком в семье, где, кроме него, были еще трое дочерей. У него были учителя и собственные рабы, но в двенадцать лет он убежал из дома и год плавал юнгой на французском торговом корабле. Отец привез его домой и взял с сына слово, что он больше не убежит на корабль. Гарт выполнил обещание: он не сбежал на море – он ушел к индейцам и год провел с племенем коасати. Там он выучил их язык и их обычаи. Отчаявшийся отец обещал предоставить сыну возможность самому выбирать себе судьбу, как только тот получит образование. Гарт какое-то время изучал право в университете Виргинии, а потом предложил свои услуги президенту Джефферсону в качестве военного разведчика на луизианском фронте.
Семейные дела заставили его покинуть Луизиану и несколько лет после смерти отца провести в Европе. Гарт жил в Париже и Лондоне. Он много путешествовал: был в России, на Востоке, в Индии, Африке, Египте. Способность к языкам сослужила ему добрую службу, а его воля и ум сделали его бесценной находкой для правительства Штатов. После возвращения из Европы он женился на своей соседке, Жоржетте Карпентер. Так он выполнил последнюю волю отца – объединил поместья. Гарт считал, что своим поступком он отдал дань уважения родителю, никогда не одобрявшему его взглядов на жизнь.
– Я всегда был сам по себе, не примерял ничьих сапог. Я хотел доказать отцу, что роль плантатора не по мне, что она мне скучна. Скукой веет от их общества. Но Жоржетта была привлекательна. И умна. Тогда я считал, что этого довольно для жены. Удовольствия можно получать и на стороне, с другими. Пустая женщина. Посредственность. Она любила Хайлендс. Я был не против платить за ее удовольствия. Лучше, чем давать ей…
Гарт затих.
– … часть самого себя, – закончила я за него.
Я подняла глаза. Гарт уснул. Волосы его прилипли ко лбу, как у маленького мальчика. Должно быть, он был очень непослушным ребенком, избалованным, эгоистичным, самовольным. Но при всем том он все же мог любить. «Хотела бы я, чтобы мой сын был похож на него?» – подумала я и сразу же осеклась: у меня никогда не будет детей. Я встала, не зная, радоваться или плакать. Я была и благодарна ему, и жалела о том, что теперь так много знаю.
В эту ночь у него прошел жар. Дыхание стало глубоким и ровным, а наутро, увидев, что он лежит очень тихо, я испугалась. Умер? Я дотронулась до его лба. Впервые за столько дней он был прохладным. Теперь я знала, что все будет хорошо. Гарт будет жить.
Он открыл глаза и произнес мое имя:
– Элиза.
– Да, Гарт, я здесь.
Я присела рядом с его койкой и поднесла к губам воды. Он жадно выпил.
– Где мы?
Голос его звучал устало и слабо, но тон был вполне рассудительный.
– Где-то недалеко от берегов Флориды, я думаю.
– Джозеф? Где Джозеф? Нам надо было….
Я положила руку ему на плечо и тихо сказала:
– Джозеф умер, Гарт. Ты не помнишь?
Гарт закрыл глаза.
– Индейцы. Я… Я вспомнил теперь. Нам не надо было туда заплывать. Я должен был знать. Это моя вина.
– Здесь нет твоей вины, Гарт. Никто не виноват. Ты жив. Это все, что сейчас важно. Постепенно ты снова станешь сильным, и мы сможем продолжать путь.