– Мне все равно, – ответила я сердито, – лишь бы мне не надоедал!
– Простите, мадам Фоурнер, – сказал он с издевательской вежливостью. – Кстати, не пришла ли пора для моего купания?
– Не дождешься. Если у тебя хватает сил на издевки, хватит сил и на то, чтобы самому помыться.
– Я делаю поразительные успехи, – с любезной улыбкой признал Гарт. – Ваша красота творит со мной чудеса. Я нахожу сплетение ваших волос очаровательным, а как мило смотрится эта новая дырка на блузке и пятно грязи на щеке. Элиза, вы королева красоты, – с мягким смехом закончил он.
Я смотрела на него, закусив губу. Щеки мои пылали и от духоты в шалаше, и от гнева.
– Ты – свинья, – хрипло прошептала я. – Если ты хоть на мгновение поверил, что мне нравится прислуживать тебе в этой вони, грязи и слизи…
Слезы прорвались сами. Дождь стучал по парусине, но я, выскочив на свободу, даже не почувствовала ливня. Я стояла под небесными струями и плакала. Я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной. За минуту я вымокла до нитки. Волосы мои сосульками повисли вдоль щек, моя блузка, блузка с новой дырой, прилипла к телу.
Я не слышала, как он подошел, просто почувствовала его руку на плече.
– Пойдем, Элиза, в шалаш, – тихо сказал он. – Я не должен был тебя дразнить. Прости меня, Элиза, моя бедная маленькая дорогая Элиза.
Сердце мое отворилось. Я дала ему прижать себя и спрятала лицо у него на груди. Мы стояли под проливным дождем и обнимали друг друга, а гром катился над нашими головами, и небо метало в нас молнии.
Наконец ко мне вернулся рассудок.
– Что это ты вылез из постели? – гневно сказала я. – Ты что, хочешь убить себя, дурак несчастный? Или ты думаешь, что мне нужны твои утешения? Ничего мне от тебя не нужно!
Мы медленно пошли к шалашу. Гарт шел, чуть согнувшись, и держался за бок. В шалаше я подбросила еще полено в костер и помогла ему переодеться. Затем я пошла в свой угол и сняла мокрую одежду.
– Элиза, – сказал он тихо; я сделала вид, что не слышу. Наклонив голову, я яростно расчесывала спутанные волосы. – Элиза, – повторил он, – ложись со мной сегодня.
Я завернулась в одеяло и подошла к нему.
– Ты хочешь сказать, что замерз.
– Нет, это ты замерзла. Ты все еще дрожишь. Прошу тебя, Элиза. Только сегодня. Я не обижу тебя.
Глаза мои наполнились слезами.
– Я… я не могу, – только и могла я шепнуть.
– Только сегодня. Я больше не попрошу.
Мы больше не говорили. Я скользнула под одеяло и легла, свернувшись клубком, спиной к его груди. Все во мне натянулось, напряглось, будто кто-то стянул меня невидимой пружиной. Мне было горько, я боялась будущего, а близость с ним была приятнее всяких слов. Он уснул, обнимая меня за талию, а я все смотрела и смотрела на красные угольки и откровение, откровение куда более разрушительное, чем что-либо другое, снизошло на меня. Под стук дождя, лежа в его объятиях, я поняла, что люблю его. Я любила его, любила всегда, с самого первого взгляда и никогда не смогу полюбить другого.
Дождь перестал незадолго до рассвета. Я выскользнула из его рук, чтобы подбавить огня, а потом оделась и вышла встречать новый день.
Потом я обмывала его и меняла повязки. Когда я закончила работу, я присела на корточки и сказала:
– Послушай, Гарт. Насчет прошлой ночи. Повторений не будет. Я не хочу, чтобы ты использовал меня как лекарство от скуки. Я… Я буду спать на «Морском демоне», и пусть тебя едят пантеры. Вчера… я была не в себе. Мне нужен был кто-то и все. Но больше такого не случится. Ни здесь, ни когда мы будем в море. Я не собираюсь тебя ни умолять, ни угрожать тебе. Я просто прошу тебя дать мне слово, что ты уважаешь мои желания и будешь соблюдать дистанцию. Ты… Я думаю, что эту малость ты должен для меня сделать.
– Конечно, Элиза, как скажешь. – Гарт взял меня за руку и заглянул в глаза. На лице его появилось прежнее самодовольно-насмешливое выражение. – Вот тебе мое слово. Я буду ждать, пока ты не проявишь инициативу.
Я отдернула руку.
– Долго же тебе придется ждать, дружок. Может быть, всю жизнь.
– Я терпеливый человек, Элиза, когда знаю, что дело того стоит.
День ото дня Гарт становился сильнее. Он настоял на том, чтобы самому делать посильную работу. Через неделю после нашей высадки он уже смог пройти сто ярдов до ручья без моей помощи и вернуться обратно.
– Ну что же, я выздоровел, – поспешил заявить он. – Завтра мы снимаемся с лагеря и выходим в море.
– Не слишком ли ты торопишься?
– Я и так проторчал здесь целую вечность! Сколько прошло времени с того нападения? Почти три недели! Сейчас уже ноябрь, а у нас еще тысяча миль впереди.
– Не дури, Гарт, – свистящим шепотом сказала я. – Ты знаешь, как трудно управлять судном и в добром здравии. Ты хочешь помереть за рулем и оставить меня наедине с твоей паршивой посудиной? Нет уж, спасибо.
– Все будет со мной в порядке, – раздраженно ответил он. – Я не ребенок, Элиза. У меня и прежде были раны. Хватит нянчиться со мной. Завтра отплываем.
– Отлично, – сказала я очень спокойно. – Ты можешь уплывать, а я остаюсь. Я не поплыву с недееспособным капитаном.
– Это я-то? Ты считаешь, что я плохой капитан? Хорошо, оставайся, и пусть тебя заживо съедят аллигаторы, если прежде не заберут индейцы.
– В добрый путь! Может быть, разобрать шалаш прямо сейчас? Тебе понадобятся паруса.
– Черт с тобой, Элиза, – угрюмо буркнул он.
Я видела, как он побледнел. Мы молча стояли и смотрели туда, где ветер качал на волнах нашу шхуну. Над нашими головами летали разноцветные птички, тихо плескался океан.
– Господи, как я устал. Я ненавижу эту скуку. Я устал от безделья.
Гарт сжал руки в кулаки. Я мягко дотронулась до его руки, но Гарт отдернул руку и отошел от меня.
– Мне не нужно твое сочувствие, Элиза, как и тебе – мое.
Гарт пошел к шалашу и скрылся внутри.
Почему у нас все так получалось? Почему мы метались от жара к леденящему холоду, вместо того чтобы придерживаться комфортной середины!
Следующие четверо суток нас не выпускал из шалаша проливной дождь, сопровождаемый ураганным ветром. Гарт сказал мне, без особой, впрочем, необходимости, что зима – сезон дождей в этой части страны и что нам и так до сих пор везло с погодой.
– Никогда не видела таких дождей, – сказала я, высунув нос из шалаша. – Не представляю, как это вся здешняя земля не превратилась до сих пор в болото.
– Во Франции тоже идут дожди, – заметил Гарт.
– Ты даже не слышал, что я сказала, – раздраженно ответила я. – Да, я знаю, о погоде говорят только невежественная деревенщина и совершенно незнакомые люди.
– И к кому ты относишь себя, Элиза? – хихикнул Гарт.
– Я не деревенщина, а следовательно, остается одно – незнакомка.
– Но ты не похожа на незнакомку. Ты похожа на девушку, которую я когда-то знал. У нее была прекрасная большая грудь и колдовские черные глаза, и она бывала особенно красивой, когда сердится, впрочем, она сердилась почти все время. И у меня вошло в привычку досаждать ей постоянно, потому что такой я любил ее сильнее всего.
Сердце мое екнуло, но я устояла.
– Ну что же, тогда я не буду больше злиться, чтобы не дарить тебе лишнее удовольствие. Ты можешь дразнить меня сколько душе угодно.
– Чудесно! Больше никаких скандалов, никаких летающих предметов, никаких выскакиваний под дождь и слез в жилетку. А если еще удастся сорвать поцелуй или ущипнуть одну из этих чудных округлостей…
– Ты не посмеешь! – возмутилась я. – Ты слово дал!
Гарт от души рассмеялся.
– А ты никогда не давала опрометчивых обещаний?
Я бросила в огонь кусок дерева.
– Я презираю тебя, Гарт Мак-Клелланд, – пробормотала я. – Мне нравилось больше, когда ты был почти дохлый. Тогда по крайней мере ты был в моей власти.
– Но у тебя есть надо мной власть, Элиза, – сказал он уже другим голосом. – У тебя всегда была надо мной власть. Я только теперь начинаю это осознавать.