– О постели можешь забыть! – жестко отчеканила Людмила и охнула, снова взявшись за голову. – И подумай о своей жене. И о сыне вспомни, генерал успешный…
– Так я все равно разведусь! Ты только не торопи меня. После отпуска и займусь.
– И совесть не заест?
– Слушай, уж кому-кому – о совести-то?!
– А ну, убирайся! И чтоб ноги твоей больше здесь не было! Хам!
– Ну ладно, перестань, перестань, не нервничай… Я ж понимаю твое состояние, неужели ты думаешь, что я способен… причинить тебе?.. Уйду, конечно, какая сейчас может быть любовь, верно, дорогая моя? А я действительно заволновался, ты пойми меня. И я настойчиво прошу тебя, впредь веди себя с этим москвичом осторожно. Не надо ему помогать, пусть сам со своей работой справляется. Тут, понимаешь, такая ситуация. Дуська моя, ну, седьмая вода на киселе, за дружка этого Турецкого… Надо ж, какая дурацкая фамилия!..
Александр Борисович немедленно обиделся за свою фамилию. И пообещал себе запомнить обиду. Не простить, во всяком случае… А что такой случай у него теперь представится, он уже был уверен: не будите, как говорится, во мне лохматого зверя!
– Так вот, дружок его, и я его давно знаю, упертый такой был в свое время, МУРом руководил, знаешь, что это? Московский уголовный розыск! А потом в нашем министерстве руководящий пост занимал. Сама понимаешь, какими связями обладает! Да мне с такими – вообще хлопот никаких! А ты говоришь!..
– Да ничего я не говорю! Надоело мне… Уже и сестру приспособил, ну и сукин же ты сын, Лешка!
Он снова захохотал.
– Обожаю, когда ты так говоришь! Ух, как я тебя!.. Ладно, девочка, ты обиды не держи, я и сам на нервах. А за Дуську не беспокойся, она даже не догадывается, какую роль должна сыграть в нашей с тобой дальнейшей судьбе. И пусть сама будет счастлива, я – человек независтливый…
– Это ты-то? Ладно, рассказывай лучше дружку своему, Арсену. Вы ж с ним – не разлей вода! Не завистливый он, ха! И москвича опасаешься наверняка не зря, – вот сядет он тебе на «хвост».
– Да не его я опасаюсь! – воскликнул Привалов. – Я за дело опасаюсь, потому что он всегда ловко рыл, зараза. А на «хвост» ему я уже сам сел, ты только молчи, никому не говори. И ему – тем более, все наше дело испортишь.
– Опять – ваше! С Арсеном, что ли?
– Ну, а с кем же? Там же добрая половина – его. И в этом деле он побольше моего должен быть заинтересован, вот как. Это, чтоб ты была в курсе.
– Спасибо за секретную информацию! – с сарказмом воскликнула Люда. – Послушай, Лешка, ну какое там у вас дело? Я ж читала обвинительные заключения. И те, и последнее! К кому прицепились-то? Пчеловод какой-то гребаный! Опасность, ах! Дело рушится! Бросьте врать! Ванька-дурак вам нужен!..
– Да не нужен он никому, пойми! Я б его сам завтра выпустил! На кой он черт кому?.. Но зачем он полез в мужские дела? Не хрена ему там делать! Вот и пусть теперь посидит…
– Неужели тебе человека не жалко?
– Да какой он человек? Выбрось из головы! Когда ума нет, и говорить не о чем.
– Ну, если ты считаешь, что один умный, то, я уверена теперь, сильно ошибаешься. А Турецкий – с неприятной тебе фамилией, и я даже знаю почему, так вот он – умный. И поэтому ты его боишься. Не так, разве? Ну, хоть раз в жизни скажи правду!
– Никого я не боюсь. У меня концы чистые. А уж если кому и бояться, так это твоему Арсену. Своих баб у него, что ли, не хватает? Все на чужое зарится! Ишь, козлина старый!.. Ну, а ты – это… посылай его спокойно, ничего он тебе не сделает, я его тогда крепко приструню. Это он полагает, что через тебя на батю твоего может давить. А сам способен только слюни пускать. Да и какой он мужик? У него ж, – Привалов захохотал, – и висит-то неправильно! Ох, добьется у меня!
– Вот с ним и разбирайся, а меня оставьте в покое оба. Хватит болтать, я сейчас блевать начну! Давай, двигай отсюда!
– Все-все, ухожу… До завтра, дорогая. Иди, ложись. Я позвоню, узнаю. Ухожу, ухожу, не провожай…
Хлопнула входная дверь, и наступила тишина. Потом послышались приближающиеся шуршащие шаги. «Ну да, она ж – в тапочках», – почему-то подумал Турецкий и вдруг, словно только сейчас увидев себя со стороны, ощутил жуткое неудобство.
В дырочке стало темно, в нее вошел ключ, повернулся, и дверца шкафа открылась. И вот теперь Александру Борисовичу стало по-настоящему стыдно за себя и за свое «смиренное» поведение. Вряд ли был у него в жизни аналогичный способ, да и повод унизить самого себя до такой степени. Но, увидев смеющиеся глаза Людки, ее распахнутый халат, под которым ровным счетом ничего уже не было, он будто ожил. И тут же постарался перехватить инициативу в свои руки.