– Это как?
– Ну, как нищие
Сережа задумался. Он не хотел сидеть, как нищий. Это стыдно.
– Ты о мамке лучше подумай, – наседала Катя
– Хорошо, я согласен, ставьте синяки, – он зажмурился, ожидая, что его будут бить
Женщины засмеялись
– Да ты что, Серега? Неужто подумал, мы тебя лупить будем?
– А как же синяки?
– Шура нарисует, она, знаешь, как здорово рисует. Ну все, Шур, когда приводить-то?
– Давай завтра, часиков в 6
– Чего так рано?
– Так пока синяки нарисуем, оденем его, завтра служба ранняя, надо успеть.
Сережа не сказал об этом тете Эле и почти не спал, все представлял, как он будет милостыню просить. Рано утром в дверь постучали, Найда залаяла. Это за ним Катя пришла.
– Ты что так нарядился? Это не годится. Давай-ка быстренько переоденься во что похуже. Шевелись, а то время много.
Сережа снял куртку, что-то выпало из кармана. Он наклонился – это же визитная карточка Беляева. Повертел в руках и положил на стол. Мама, конечно, будет его ругать, но он обязательно позвонит ему.
Тетя Шура критически его оглядела, достала драную грязную кофту и велела одеть, замотала вокруг шеи старый шарф и велела встать к окну. Потом достала коробочку с гримом и стала рисовать ему на лице синяки, один под глазом, другой на щеке. Полюбовалась на него и велела ждать на улице.
Когда через несколько минут она появилась, Сережа не сразу ее узнал. Она стала старенькой и сгорбленной, очень бедно одетой.
– Мы на автобусе поедем? Нет? Тогда на поезде?
– Да тут недалеко, пешком дойдем. Ну, пошли.
Церковь стояла на горке и была похожа на сказочный терем. По дорожкам тянулся поток прихожан с завернутыми куличами, пасхой и крашеными яйцами. Сережа заворожено смотрел на ярко освещенные окна, он никогда прежде не бывал в церкви и направился к распахнутой двери, но тетя Шура резко его остановила
– Нам не туда. – Она достала из большой сумки складной стульчик, на него села сама, а посадила рядом Сережу на старый коврик. Перед ним расстелила платочек, положила туда две десятки и несколько рублей.
– А зачем вы деньги положили?
– Чтобы видели, какие деньги надо бросать, а то накидают копейки. Посиди пока. Мне еще уладить надо тут кое-с кем.
Она отошла, а Сережа откинулся назад и закрыл глаза. Хорошо бы мама поскорее выздоровела. Катя обещала сегодня поехать в больницу, но потом сказала, что работает допоздна. Он смог бы поехать один, но тетя Эля будет ругать, и он обещал, что один не поедет. Неужели, если вот так просто сидеть, можно денег заработать? Рядом послышались голоса и, к своему удивлению, Сережа услышал звон падающих монет. Он приоткрыл глаза и увидел удалявшуюся женскую фигуру в белом платке. Наверное, надо было поблагодарить. Что же теперь бежать за ней? Он растерянно встал, но тут подошла тетя Шура.
– Ого, как щедро, – показав на деньги, уселась рядом. – А ты чего поднялся?
– Я не знаю, мне женщина положила, а я даже спасибо не сказал.
– Знаешь, лучше помалкивай, я сама говорить буду. Вот и народ пошел
Люди проходили мимо, в основном, женщины. Кто-то останавливался и бросал мелочь, кто-то презрительно фыркал, а одна бабушка остановилась и, глядя на Сережу, стала причитать
– И кто же это тебя, касатик, так побил?
Он удивленно заморгал и хотел уже ответить, что никто его не бил, но тетя Шура его опередила
– Один он на свете, горемыка наш, ни папки, ни мамки, обижают все, почем зря, а он, болезный, ни убежать не может, ни сдачи дать.
– На, вон, возьми яичко, скушай на Пасху, – бабушка протянула ему красное яйцо и положила на платочек несколько рублей.
– Спаси, сохрани и помилуй вас, молиться за вас буду. Спаси, сохрани и помилуй…
Сереже стыдно было невыносимо, он подумал, раз говорить ничего не надо, можно подремать. Он закрыл глаза и действительно задремал. Разбудил его знакомый голос
– Мама, мам! Смотри! Это же Сережа Калинин! Он у нас в классе учится. Сереж! Сережа!
– Ты что, Макс? Откуда ему тут взяться? И вообще, разве будет он тут побираться? Он же из нормальной семьи, а этот, какой-то грязный с синяками… ужасно… На, положи ему денежку.
Сережа плотнее закрыл глаза и долго боялся открыть их, а когда открыл ни Макса, ни его мамы не было рядом. Ему было так стыдно, что захотелось плакать. Не пойдет сюда больше, ни за что, и пусть Катя не уговаривает…