Теперь он чутко прислушивался к лаю гончих, к царапанью их когтей по камням, к их возбужденному повизгиванью и прерывистому от усталости дыханию, к похрустыванию веток и постукиванию тощих хвостов по камням, к шлепкам срывающейся с высунутых языков слюны, и при этих последних звуках он особенно встревожился, а они, кстати, почти сразу смолкли, утонув в бешеном лае прямо под тем выступом, где он лежал. Леопард непроизвольно оскалился и зарычал; потом, захлебнувшись утробным ворчанием, услышал, что голоса собак звучат иначе: старый кобель истерически лаял, сука умолкла совсем, а два молодых кобеля буквально зашлись испуганно-возбужденным визгом. Однако весь этот шум к нему не приблизился, остался где-то примерно на том же месте, у основания утеса. Прошло довольно много времени, и послышались новые звуки — фырканье, сопение и тонкий свист сперва с одной стороны, потом с другой — это вожак стаи искал путь наверх; затем дождем посыпался гравий и мелкие камни откуда-то сверху, и одновременно до леопарда донесся звук неумолкающей возбужденной болтовни двуногих; и эти звуки слышались совсем рядом. Окрашенные розовым и охрой лишайники на скалах быстро серели, и, когда вокруг утеса стала разливаться прохлада, леопард смог различить, откуда идет запах холодной пресной воды: из лесного ущелья. Вода была торфянистая, насыщенная кислотами, которые попали в нее из корней деревьев и папоротников, из гниющей листвы.
Зрачки леопарда все расширялись, поскольку освещение слабело с каждой секундой, так что в мозаичном переплетении серых и черных пятен вокруг — скал, трещин, выходов горной породы — он разбирался так же отчетливо, как и при солнечном свете. Теперь, когда его вены постепенно очистились от растворенного в крови яда усталости, он сперва потянулся обеими передними лапами, достав до единственной трещины в дальнем углу выступа, потом, удовлетворенный, вернулся в прежнее положение, затем встал на задние лапы, секунду помедлил и, подпрыгнув, стал взбираться по скале, прижимаясь к ней брюхом и передвигаясь какими-то пульсирующими толчками. Стоило камню сорваться из-под одной его лапы, как он успевал перенести вес на другую, а потом черным нечетким пятном мелькнул перед носом у нелепо столпившихся на его пути двуногих, и те не успели ничего предпринять, разве что кто-то испуганно вскрикнул, но леопард уже оказался на ровной площадке и снова полетел вперед и вниз, но на этот раз чуть наискосок, навстречу тому запаху, что был ему хорошо знаком, — аромату быстрой речной воды.
Он уже наполовину спустился по крутому склону сильно заросшего лесом ущелья, но все еще слышал порой тявканье гончих; впрочем, звук этот как бы застыл без движения: погони не было. Он стал спускаться медленнее, почти сливаясь с чернотой ночи, потом пошел против течения реки вверх, к горам, продираясь сквозь заросли карликовой пальмы, посуху, поскольку река здесь больше напоминала извилистый ручей.
Старательно огибая скользкие валуны, он упорно стремился к вершинам горного хребта, где скалы поблескивали во тьме выходами кристаллических горных пород, а гигантские свечи мелиантов выделялись на фоне серо-зеленого горного вельда и огромной безлюдной долины внизу. До полуночи было еще далеко, а ужас, вызванный встречей с гончими, уже почти исчез из его памяти, и он постепенно стал забирать к западу по освещенным неярким светом звезд коридорам, образованным высокими лесными деревьями, к двум долинам-близнецам, которые отмечали западную границу его территории. Он шел и чувствовал, как все живое вокруг твердит о приближении дождей.
В «мерседесе» Кампмюллера Тернер откинулся на пахнувшую кожей спинку сиденья и стал думать о Майке Превальски, о том, как он провел ту долгую ночь. Он не сомневался, что Майк нашел свежие следы леопарда рядом с домом. Рабочий лесничества Хендрик Новембер ничего не мог сообщить кроме того, что и так было ясно при одном взгляде на клетку-ловушку. Тернер был совершенно уверен, что Майк никому так и не сказал об обнаруженных им следах, а может, и о том, что видел леопарда собственными глазами, и все-таки никак не мог поверить, что Превальски решился пойти на такой риск, имея один шанс из тысячи. Майк должен был понимать, что леопард где-то поблизости. Но если он это понимал, то почему не договорился, чтобы его забрали утром?
Еще слишком мало времени прошло, и Тернер не успел осознать до конца, что его друг погиб, но уже начинал понимать это; не хотелось даже думать о том, что придется снова поехать к Полли, которой непременно нужно будет кого-то обвинить в гибели мужа и постараться побольнее ударить избранную ею жертву, и Тернер понимал, что именно он-то и станет для нее легкой «добычей». Из головы у него не шла примятая трава в клетке, разбросанные вещи Майка метрах в тридцати от нее, где на него напал зверь, — теплая куртка цвета хаки, пустая серебряная фляжка, фонарик, рюкзак и, что особенно потрясло Тернера, все еще заряженное ружье, из которого Майк так и не выстрелил, у которого даже предохранитель не был спущен. Нетрудно было догадаться, что леопард просто подождал, пока человек выйдет наружу, и, застав его врасплох, напал сзади. На правом плече Майка были глубокие отметины от страшных когтей и на голове тоже, а горло было просто растерзано; тело леопард оттащил всего на несколько метров и устроил пир: все ребра были обглоданы, живот вспорот, рубашка и штаны сорваны, ягодицы и обе ляжки тоже частично объедены. Тернер содрогнулся: он слишком хорошо помнил это пустое мертвящее время перед рассветом, с трудом подавляемую панику, из-за которой человека прошибает холодный пот. И слишком хорошо знал по собственному опыту, с какой легкостью в этот час суеверные представления о злобных и хитрых чудовищах путают мысли даже у самого разумного человека. Все-таки человек — не ночное животное, и для того чтобы охотиться ночью и самому не стать добычей, да еще в таком диком краю, нужно было обладать недюжинным мужеством и способностью подавить атавистический страх перед лицом извечного своего врага. Однако же он не верил, что Майк мог выскочить из клетки, поддавшись панике. Нет, Превальски навсегда останется в его памяти как человек безусловно храбрый, пусть порой бесшабашный, беспечный, пусть даже легкомысленный — ведь его действия помешали им использовать один верный шанс из ста и попытаться поймать этого зверя.
И все же Тернер не мог винить его. Майк был одиночкой по натуре, а это свойство Клиф знал достаточно хорошо. Майк недооценил преследуемого им зверя, но, по крайней мере, доказал, что они имеют дело с ситуацией, совершенно неподвластной контролю, сколько бы рассерженных директив ни присылали им бюрократы из департамента. Зверь-людоед — это понятие казалось настолько несоответствующим нормальной действительности, что его трудно было воспринять в этот век супертехнологий, и все же факт оставался фактом: более никто в этом обширном лесном районе, среди холмов и возделанных полей, не был в безопасности и решительно никакие позитивные меры предосторожности не могли предотвратить следующего нападения черного леопарда там и тогда, когда он захочет сам. Теперь это, вполне возможно, будет происходить примерно раз в неделю.
Тернер встревоженно поерзал на сиденье и повернулся к Полу Стандеру, сидевшему сзади:
— Надеюсь, Ван Ренсбург все-таки справится; да и чем мы-то могли бы ему помочь?
Ответом было долгое молчание, из чего следовало, что и Стандера обуревали сомнения насчет того, стоило ли им отправляться в гости при сложившейся ситуации.
— Да ничем, — проговорил он наконец, — ничем мы бы ему не помогли. У него и так помощников полно; они еще одну машину послали в устье Саби со стороны Книсны. Ван Ренсбург скоро должен вернуться в лесничество, так что нам в любом случае сообщат или мы сами повидаемся с ним.
— Просто невмоготу стало торчать там! — вырвалось у Тернера. — Ты ведь не против, Япи?
— Не против чего? — изумленно спросил Кампмюллер, тоже явно глубоко задумавшийся.
— Не против того, чтобы развезти нас сегодня по домам?
— Нет, ну что ты! Я с удовольствием. — Снова воцарилась тишина. Потом Кампмюллер сказал: — Heu, maar daardie tier is nou wragtig’n duiwelse probleem11.— По всей вероятности, это должно было означать, что ему очень жаль Майка Превальски.
11
Только теперь этот зверь мстить станет — вот ведь в чем дьявольски трудная проблема (афр.).