Барбара Коллинз была на два года старше Анны и всю жизнь соперничала с нею, порой делая и говоря такие вещи, которые весьма раздражали Анну, особенно в детстве, когда они считались подругами. Правда, по-настоящему ни один из поступков Барбары злым не был, скорее глупым и бессмысленным, так что Анна всегда ее в итоге прощала — она не питала склонности к предательству или мелочным обидам.
Джейка она видела лишь однажды, на какой-то вечеринке.
Их роман с Барбарой был тогда в самом разгаре. Джейка Барбара находила чрезвычайно привлекательным: у него была белая спортивная машина и отлично сшитые рубашки в голубую полосочку. Однако он так непристойно и грубо «клеился» к Анне во время танцев, стоило Барбаре отвернуться, что она с тех пор относилась к нему с неприязнью.
Когда явилась Барбара, Анна как раз размышляла, как все это мелко и прагматично, особенно когда увидела свою приятельницу за рулем отцовского «ягуара», увешанную драгоценностями, сверкавшими на солнце. У Барбары были ярко накрашенные губы и пламенно-рыжие волосы. Анна только вздохнула и, лучезарно улыбнувшись, решительно двинулась ей навстречу.
После отъезда Барбары Анна почувствовала себя бесконечно усталой и встревоженной тем, что, как ей казалось, она сама никогда ни за кого не выйдет замуж. Ее прямо-таки в ужас приводили мысли о грядущей шумной свадьбе Барбары, которая должна была состояться в Йоганнесбурге в конце августа. Ехать туда и изображать верную подругу — да еще играть роль «подружки невесты»! — было выше ее сил. Она даже вообразить себе этого не могла и решила, что ни за что никуда не поедет, — только тогда возникшее было страшное напряжение на время оставило ее, но вскоре вернулось снова и более уже не исчезало в течение всего дня и еще нескольких дней после встречи с Барбарой, усугубляясь тревогой, вызванной нарушениями в ее женских делах. Недомогания Анна воспринимала теперь тем более остро, что ей казалось, будто она постоянно борется с невидимым противником за собственную судьбу и ей необходимо доказать самой себе, что она такая же, как и все, и непременно найдет способ избавиться от преследующих ее кошмаров и состояния непреходящей тревоги. Анна была борцом по натуре, однако она вела борьбу чересчур долго, и душевные силы ее истощились перед бешеным и неумолимым натиском недуга, вызвавшего серьезные изменения в метаболических процессах организма.
Глава вторая
НА ФЕРМЕ
Анна рада была расстаться со своей временной работой в ветеринарной лечебнице, хотя до последнего дня работала по-прежнему с высокой отдачей. Ей все труднее было сосредоточиться на чем-то конкретном, казаться веселой и жизнерадостной. Теперь она вставала по утрам поздно, порой валяясь в постели до середины дня, и Мэри тревожилась все сильнее; а вскоре случилось неизбежное: умер дед Анны, умер мирно, во сне, однако всем в доме потребовалась по крайней мере неделя, чтобы как-то свыкнуться с мыслью об этом и приспособиться к новой жизни.
Анна с дедом всегда были очень близки, так что Мэри даже слегка удивилась и одновременно испытала облегчение, когда девушка довольно спокойно отнеслась к самому факту его смерти. Гораздо больше Мэри беспокоили молчаливая отстраненность Анны и отсутствие у нее интереса почти ко всему. Хотя она довольно много гуляла, избегая, правда, контактов с другими людьми, но ничьих приглашений не принимала и начала сторониться даже Билла Уиндема, старинного друга их семьи и ближайшего соседа. В прошлом нейрохирург, он первым отметил болезненную замкнутость Анны и поделился с Мэри своими соображениями на этот счет, как-то зайдя к ней. Нисколько не уменьшилась лишь привязанность Анны к коту, и хотя бы за это Мэри уже была благодарна судьбе. Она и сама мучительно переживала отстраненность дочери, ей не хватало общения с Анной и ее любви, однако она постаралась забыть о собственных переживаниях, хотя и была разочарована тем, что планам, которые она надеялась осуществить вместе с дочерью, не суждено было сбыться.
На следующий день после похорон деда и службы в церкви Мэри увидела, как ее дочь в сопровождении кота медленно бредет в сторону реки. Господи, хоть бы заплакала, думала она, ей сразу стало бы легче! Но слез у Анны не было, лишь глаза подернулись печальным туманом, сменившимся затем холодным безразличием, точно она безнадежно замкнулась в темной глубине собственного «я». Мэри смотрела, как идет ее дочь — обычной походкой, чуть враскачку, широко шагая длинными, как у отца, ногами в синих джинсах. Черные прямые волосы, рассыпавшиеся по зеленой рубашке, блестели на солнце. Анна была не просто хорошенькой. «Поразительная» — так сказал кто-то про нее однажды, и вот что-то в ней сломалось, нарушилось. Оставалось надеяться лишь на то, что Господь дарует ей мудрость и не оставит своей милостью.
Вскоре Анна скрылась за деревьями, продолжая идти по знакомой тропе к реке. Кот остановился на минутку, чтобы обследовать пучок травы, и теперь вприпрыжку догонял свою хозяйку. Мэри улыбнулась — точнее, задумчиво приподняла уголок рта — и продолжала смотреть на опустевшую тропу невидящим взглядом.
С находившейся неподалеку, за холмом, автостоянки донеслись звуки громкой музыки и так же внезапно смолкли, и она представила себе, как кто-то из родителей вырвал из рук расшалившегося ребенка радиоприемник.
За деревьями послышался крик африканского коршуна-рыболова, ему откликнулся второй, и Мэри догадалась, что птицы сели где-то у реки. Хорошо бы, Анне удалось их увидеть!
Нужно непременно спросить, видела ли девочка этих орланов, — не потому, что ей так уж это интересно, просто она надеялась, что Анна сможет снова вернуть своим рассказам хотя бы частицу прежнего воодушевления.
У реки Анна свернула и пошла по боковой тропинке к пастбищу, где паслась кобыла с жеребенком; кот Пятница следовал за нею. Стоило его серой с черным шкурке исчезнуть в ажурной тени мимузопсов на краю пастбища, как Анна, встревожившись, тут же позвала его тонким, переходящим в ультразвук свистом и громко крикнула: «Пять-пять-пять!» — точно подражая какой-то птице. Кот вприпрыжку примчался к ней из-за деревьев и, выгнув хвост, потерся о ее колени, потом сел и принялся умываться с равнодушным видом, словно удивляясь, к чему было поднимать весь этот шум. Он все время старался успокоить Анну, которая, видимо, боялась заблудиться — так ему, во всяком случае, казалось, — и давал понять, что не спускает с нее глаз.
Кобыла, которую Анна пришла навестить, паслась на дальнем конце пастбища, где сочная густая трава уступала место кустарнику, карабкавшемуся вверх по склону. Она уже хотела окликнуть кобылу, но вдруг остановилась и затаила дыхание, почувствовав, как сильно забилось сердце: не более чем в десяти метрах от нее стоял взрослый бушбок и жевал лиану; голова у него была поднята, и он не сводил глаз с жеребенка, который упорно приближался к нему, помахивая хвостом и проявляя самый живой интерес.
Анна смотрела на антилопу со смешанным чувством восхищения и тоски по детству; она помнила, как впервые бушбока показал ей отец, — это было одно из тех животных, которых он на своей ферме по мере возможностей охранял. Кот перестал умываться, чтобы выяснить, что так встревожило его хозяйку, но отнюдь не стал смотреть на Анну прямо, а лишь скользнул по ней взглядом, запечатлев в зрительной памяти ее лицо и даже не зажмурившись на ярком солнце, так что зрачки его мгновенно превратились в узкие щелки на ярко-зеленом фоне радужек.
Заметив бушбока, Пятница насторожился, поднял уши торчком и три раза быстро дернул шеей и головой в его сторону, будто нырнул, — так он обычно примерялся к прыжку во время охоты на мышь-полевку.
Не сводя глаз с антилопы и приближавшегося к нему жеребенка, Анна легонько пихнула кота ногой, и тот сперва хотел было уйти, но потом вернулся и стал тереться о ее ноги в синих джинсах, словно прощая ей этот необидный пинок.
Она, похоже, была совершенно очарована происходившим на поляне. Бушбок, не замечая ее, продолжал смотреть только на жеребенка, и Анна старалась буквально не дышать, зато Пятница с полным равнодушием продолжал умываться у ее ног.