Даже такие замечательные люди были слишком велики и неуклюжи. Они производили слишком много шума, так что охотиться в их компании было все равно что без конца бубнить надоевшие уроки, которые так никогда и не бывали ими выучены. Впрочем, охотиться днем всерьез вряд ли было вообще возможно, так что можно было считать такую охоту просто развлечением, прыгать и скакать, тем более что таким людям-кошкам, как Анна, физические упражнения нужны были не меньше, чем настоящим котам.
Когда Анна на какое-то время останавливалась, Пятница тут же заново метил хозяйку — терся о ее ноги подбородком, крупом и выгнутым хвостом: это означало одновременно и обладание ею, и уверенность в том, что он никогда не потеряет ее след. Если поблизости оказывался песок, которого здесь хватало, поскольку недалеко было морское побережье, то Пятница обязательно начинал кататься по земле, приглашая Анну поиграть и позволяя щекотать ему живот носком туфли, желая подбодрить ее и развеселить. С близкого расстояния ее пальцы или ступня казались ему всего лишь расплывчатым пятном, то есть он скорее воспринимал сами движения, а не зрительный образ, и если его не чесали и не щекотали, то сам начинал валяться на песке, извиваясь всем телом, чтобы она все-таки непременно обратила на него внимание, а потом принимался энергично вылизывать мягкую взлохмаченную шерсть на брюшке. Умывшись, отходил на некоторое расстояние, равное примерно двум-трем прыжкам, пока глаза не начинали видеть достаточно отчетливо, и оттуда непременно внимательно вглядывался Анне в глаза и нежно мурлыкал, очень тихо, однако так, чтобы она могла расслышать. Насколько ей было известно, он вообще никогда не мурлыкал громко, и она часто засыпала, положив ладошку ему на теплый бок и чувствуя дрожание ребер.
Упитанный полосатый кот с лоснящейся шерстью в залитом солнцем, точно умытом пространстве, среди сияющей листвы казался сгустком энергии и ярко выделялся на монотонно-зеленом фоне. Черные полосы покрывали все его тело от макушки до хвоста, у основания которого превращались в почти сплошное пятно. Полосатыми были и его бока, лапы, хвост, а на груди, между передними лапами, полосы превращались в черные пятна; на брюхе и под хвостом пятен не было совсем, там шерсть была светлой, чуть рыжеватой, пушистой. В остальных местах шерсть у Пятницы была довольно короткой — подшерсток серый, а кончики волосков черные или белые, словно специально окрашенные, чтобы создавать то более светлый, то более темный оттенок.
Когда кот бодрствовал, главное место на его морде занимали глаза — большие, зеленые, чарующе яркие, точно подсвеченные обрамлявшими их пятнами белой шерсти, отражавшей свет и ярко контрастировавшей с черными пятнышками и полосками, которые расходились веером от углов глаз и спускались к нижней челюсти. Эти яркие полоски, точно специально прорисованные на рыжевато-белой шерсти, прекрасно гармонировали с почти правильными черными кружками, из которых росли пышные усы, и с кольцами черной шерсти вокруг ушей, пребывавших в вечном движении. Пятница был прекрасным примером миллионов лет эволюции и отбора — от спрятанных сейчас когтей до зубов, ушей, глаз и усов; это был живой образец успешного создания некоего особого африканского животного, чуть видоизмененного влажным климатом юга континента.
Ничего удивительного, что Пятница выглядел как дома среди серо-зеленых кустарников. Его предки жили в этих местах и когда море оказалось в пятидесяти километрах от теперешнего побережья, и когда воды его были заперты ледяными торосами — много тысяч лет назад, но уже и тогда они были известны людям и частенько, особенно в юном возрасте, становились их друзьями. Однако современные люди верили лишь конкретным свидетельствам того, что они называли «одомашниванием» диких животных, которое имело место примерно на десять тысячелетий позднее и о котором стало известно благодаря устным преданиям древних народов Северной Африки.
Происхождение современной домашней кошки издавна интересовало ученых; они пришли к выводу, что та кошка, которую приручили древние египтяне, и была африканской дикой кошкой Felislybica. Ревностно охраняемая, кошка эта тем не менее была в свое время увезена за моря и океаны, чтобы затем расселиться и процветать во всех уголках земного шара.
Ученые также полагали, что эта кошка позднее была скрещена с европейской Felissilvestris, однако silvestris отнюдь не отличалась привязчивостью к людям, так что домашние кошки с ярко выраженными признаками silvestris долго в семьях людей не задерживались. Удивительным оказалось и то, что молекулы ДНК, взятые у Felislybica и домашних кошек по всему свету, были идентичны, однако сильно отличались от молекул ДНК европейской дикой кошки.
Считалось, что, хотя внешние данные кошек, особенно окрас, часто разнились (это связано лишь с их региональными отличиями, приспособленностью к местным условиям — климату, пище, окружающей среде — или же с мутационными процессами), все это, как выяснилось, оказывает весьма сильное влияние, и европейские кошки отличаются от кошек, живущих в африканском вельде, или саванне.
Был сделан вывод о том, что хотя различные мутации, сказывающиеся на окрасе, случаются и в дикой природе, однако действительно удачные варианты, например серо-черные кошки, встречаются главным образом в низменных влажных районах Южной Африки, а более светлые, песочные — в ее сухих полупустынях.
Пятница родился недалеко от фермы, в вельде, и по окрасу очень напоминал свою мать. Анна взяла его еще котенком, и теперь, когда вырос, он стал великолепным образцом первой из категорий, приведенных выше.
Анна окликнула Пятницу откуда-то из чащи мимузопсов, и он оглянулся. Он давно ждал ее странного, похожего на крик птицы призыва, столь характерного для таких, как Анна, людей-кошек; вряд ли он желал услышать именно свою кличку — ни один уважающий себя кот не соблаговолит откликнуться на какое-то примитивное, придуманное людьми имя.
Услышав над рекой похожие на мерный звон колокола крики африканского коршуна-рыболова, Пятница сразу припустил галопом, взлетая почти параллельно земле с вытянутыми задними лапами и стремясь поскорее укрыться в тени деревьев. Чуть запыхавшись и нарочито изображая усталость, он наконец нагнал Анну, однако все же постарался скрыть свою «позорную» торопливость — уселся и с самым безмятежным видом принялся тщательно вылизывать внутреннюю сторону задних лап.
Орлы — не только африканские коршуны-рыболовы — вообще-то нечасто встречались Пятнице в его родном ночном мире в ту пору, когда он охотился, так что он в них не особенно разбирался; все они казались ему просто огромными грозными тенями, проносившимися порой в опасной близости от земли. А в вышине небес, когда слышны были только их голоса, они казались ему нестрашными и бесплотными. Их крики он слышал за много километров, но лишь однажды действительно испугался, когда орел спикировал на него, причем вряд ли это было сознательным нападением. Скорее всего, пернатый хищник просто решил посмотреть, что это такое, из чистого любопытства, что называется. Пятница услышал шум воздушных струй, свист дрожащих маховых перьев и успел заметить лишь мгновенно промелькнувшую тень над головой, однако этот опыт оказался не бесполезным, пробудив в нем некую древнюю память об опасности, падающей с небес.
Единственным пернатым ночным охотником, которого он хорошо знал, был пятнистый филин. У кошек и сов были две общие черты: они охотились на одной и той же территории, на одну и ту же дичь и обладали приспособленным именно для ночной охоты зрением. Однако Пятница никогда не ощущал угрозы со стороны этих крупных, с бесшумными, точно у бабочек, крыльями ночных птиц, несмотря на их здоровенные когти и крючковатые клювы. Возможно, совы тоже опасались кошачьих когтистых лап. Пятница всегда чувствовал их присутствие в ночи и замечал, когда они пролетали мимо и когда таскали мышей прямо из-под носа, — ощущал движение воздуха, потревоженного широкими мягкими крыльями у себя над головой; он терпеливо преследовал добычу, потом слышал пронзительный писк мыши, так хорошо ему знакомый, — и добыча исчезала.