Между восточной и западной оконечностями его гряды побережье было изрезано множеством рек и речек и их эстуариев; некоторые из них он знал очень хорошо — каждый по особому вкусу воды; однако лишь огромный эстуарий Бридривер на западе и реки Книсны на юго-востоке наилучшим образом подходили для длительного проживания и метания икры. Существовало, конечно, и множество других, более мелких эстуариев с черной водой там, где устья рек во время прилива оказывались ниже уровня моря и соленая морская вода устремлялась по их руслам вверх, против течения, меж высокими, заросшими лесом берегами до тихих заводей, где водяные лилии, похожие на голубые фонарики, обильно цвели в тени старых кладрастисов. Лучше всего Меченый знал реку Гоукамму, глубина которой в устье во время отлива была менее метра, с песчаным дном и длинной, никем не разоренной устричной отмелью в нескольких километрах к западу от Книсны.
Меченый часто плавал здесь, за линией прибоя, вдали от огромных валов, однако ощущая их силу. Волны, откатываясь обратно в море, влекли за собой тучи взбаламученных песчинок и казались кремовыми, когда с грохотом падали в белоснежные простыни пены при полной луне. Даже вдали от этих океанских валов вода опьяняла кислородом, и в ней отлично были видны стаи серебристой кефали.
Здесь, на мелководье, приливы и отливы имели примерно такое же значение, как дорожные вехи на суше, маяки на море или — для Меченого — запахи различных рек. С приливной волной он за полчаса успевал проплыть от эстуария до устья реки, хотя приходилось отчаянно сопротивляться течению тепловатой речной воды, мчавшейся к морю полосой метров в сто и всего лишь в метр глубиной над песчаным дном. Наконец Меченый попадал, плавно изогнувшись в последний раз своим сильным телом, в тихую, спокойную заводь.
Там он лениво плавал над торфянистым, илистым дном, следуя за вялым течением солоноватой воды, пока из речного коридора не доносились вновь грозные звуки прилива. Это было удивительно мирное место, особенно после рева, бесконечных перемен давления, взбаламученных песчинок и пузырьков воздуха в мощных волнах прибоя. Меченый легко определял местонахождение крупной плоскоголовой кефали, которая, как и он, осмеливалась заплывать достаточно далеко на север по пресным водам рек, а также наполненные скрипом и щебетом ясли белых каменных зубанов, морских лещей и пятнистых пристипом.
Однажды на рассвете он набрел на колонию горбылей-холо, всласть поохотился на них, сперва погнав всю стаю к поверхности воды и ничуть не опасаясь других хищников, даже вездесущих африканских коршунов-рыболовов. Он сознавал свою силу, и ему больше не требовалось ощущать себя частью стаи. Некоторое время он был самой крупной рыбой во всей излучине реки — этакое золотистое чудовище, полностью подчинившее себе этот спокойный, пронизанный солнцем мирок, столь далекий от холодных, опасных глубин на юге его территории.
Если на дне был чистый песок или галька, то отражавшиеся от него лучи солнца создавали настолько яркое освещение, что Меченый старался держаться тенистых участков, пока его зрение не приспособилось к здешней светлой воде, столь непривычной после вечного мрака морских глубин, где горбыль-холо провел полжизни. Его большие, особо чувствительные глаза и при слабом освещении могли разглядеть на речном дне и под берегом любую мелочь; он видел даже то, что происходило над поверхностью воды. Хрусталики его глаз имели сферическую, а не чечевицеобразную форму, так что он был способен фокусировать зрение, поворачивая хрусталики. Мало кто из обитателей здешних вод мог от него увернуться; в реке, даже в самых глубоких местах, было не больше десяти метров, так что бушбок, пришедший напиться, казался Меченому странной, уродливой формой, неким живым источником света, пока морда антилопы не касалась воды, и тогда Меченый видел черный нос и чувствовал мощные электромагнитные сигналы — куда более мощные, чем от плескавшихся рядом бурых каменных окуней или палтусовидной камбалы; а плывущая через реку древесная змея, похожая своими плавными движениями на угря, обычно всегда ускользала в чуждый Меченому мир свисающих над водой ветвей и яркого света.
В течение двух суток Меченый держал под контролем всю извилистую реку до тех мест, куда достигал морской прилив, — от самого устья до плотины из булыжников высоко по течению; здесь лишь слабо ощущались тянущие в море волны отлива. Чаще он охотился один, но порой к нему присоединялись и несколько других горбылей-холо, его ровесников примерно того же размера, приплывших сюда тем же путем.
Уже целый месяц стояла жаркая сухая погода — настоящая засуха в это время года; к тому же дули сильные ветры, и прибой с необычайной силой обрушивался на берег, нанося груды песка, в итоге запечатавшего речное устье, точно плотина, оставив лишь один блестящий ручеек, в воде которого поблескивали бесчисленные взвешенные песчинки; остальное, сильно уменьшившееся количество речной воды впитывалось в песок на верхней границе пляжа. Теперь через устье реки можно было запросто перешагнуть, однако особо нахальные рыболовы на автомашинах, пытавшиеся без разрешения пробраться на устричные отмели, здесь увязали прочно и, несмотря на все лихорадочные усилия, глубоко тонули в песке, пока их не накрывало приливной волной.
Джеймсу Риверу очень нравились подобные представления, и он с удовольствием ходил во время отлива вокруг затонувших по крышу автомобилей, качая головой и дивясь слабости человеческой натуры.
Еще до того, как люди, поселившись здесь, приручили реку Гоукамму, еще до того, как отсюда исчезли слоны, африканские буйволы и гиппопотамы, естественные сезонные паводки регулярно заполняли и затопляли все низменности в долине; а потом приливы нанесли в устье реки песчаный барьер, в котором плененная река проделала лишь неширокий канал, где мощное течение несло различные отходы лесов и лугов, очищая всю систему водоснабжения, чтобы вырос новый жизнеспособный растительный покров. Этот поток уносил и попавших в ловушку мальков рыб, которые устремлялись затем навстречу новой судьбе в живительные воды огромного океана.
Тот факт, что устье реки оказалось закрытым, привнес в существование Меченого и его стаи мало изменений. Он приспособился ко все уменьшавшейся солености воды и ел теперь куда больше угрей, к тому же тысячи заплывших в реку кефалей и прочих некрупных рыб составляли внушительный запас пищи, которого должно было хватить по крайней мере на несколько месяцев. Засуха тянулась уже много недель, и выпадавшие порой ливневые дожди мало чем могли помочь, разве что более или менее удовлетворяли потребность во влаге деревьев и кустарников, и все-таки вода в реке неуклонно поднималась, что грозило наводнением, и стало ясно, что устье придется открыть механическим путем, как то делали уже не раз и прежде.
Мальчик, удивший рыбу на берегу реки километрах в двух от устья, слышал чавканье землечерпалки, однако не обратил на это внимания, неприятно было лишь то, что звук этот нарушал царившую вокруг тишину. Мальчик посмотрел на часы: восьмой час, через полчаса стемнеет. Он откинулся на спину в густой спутанной траве кикуйю в тени развесистого смородинового дерева с красными концами ветвей, держа в руках легкую удочку с небольшим крючком и наживкой в виде креветки; рядом лежала еще одна удочка, тоже тонкая, но потяжелее и оснащенная довольно крупным крючком с наживкой из мяса кальмара. Колесико спиннинга на второй удочке он легко мог достать рукой, а конец удилища для безопасности аккуратно воткнул в землю и закрепил легкой защелкой с трещоткой. Он уже поймал двух небольших морских лещей, но наживка на самой прочной удочке оставалась нетронутой весь день. Мальчик удил с этого места три дня подряд — после того, как его дружок Тимо Джонгилати показал ему пойманного здесь неделю назад горбыля-холо в девять с половиной килограммов весом. Лежа в тени на сочной и мягкой траве, которую пора было косить, и слушая болтовню попугаев над собой, он вспоминал, как утром сюда заглянул самец бушбока, и думал о том, что этой реке и ее берегам прекрасный, серебристый с золотым отливом горбыль-холо так же чужд, как леопард — коралловому рифу, если случайно окажется там при отливе, что было бы настоящим чудом для такого страстного рыболова и натуралиста, как этот мальчик.