Стресс наступает после страшной для них потери — настоящей или мнимой, — потери здоровья, денег, любви, положения в обществе, ответственной службы… Но если мозг подвергся необратимому воздействию стресса, даже мнимые утраты часто воспринимаются как реальные, хотя истинное положение вещей совершенно этому не соответствует, а порой является и совершенно противоположным. Просто удивительно, сколько богатых, благополучных людей убеждены, что потерпели полный крах, обанкротились, когда у них на счету денег более чем достаточно. У них возникает ужасная боязнь того, что будет необходимо зарабатывать на жизнь тяжким трудом, а у них уже нет сил встать с постели. Мозг человеческий — штука очень сложная. Взять хотя бы его поведение в том случае, когда он не вырабатывает достаточного количества нейротрансмиттеров. Случаи эти, впрочем, довольно стандартны; но можно и по наследству приобрести некую генетическую предрасположенность к чрезмерной возбудимости нервной системы, что сказывается как на умственной, так и на физической деятельности человека. Точно так же, как унаследованная артистичность, например. Или — эндорфинная недостаточность.
Он проводил Мэри до дверей веранды, выходившей в сад, однако она не торопилась уходить, чувствуя, что ему необходимо выговориться.
— Должно быть, очень тяжело… Я хочу сказать, что это требует огромного напряжения — выслушивать таких больных с их неразрешимыми проблемами, находящихся на пороге личной трагедии, — сочувственно сказала она.
Джеймс поскреб подбородок, глядя куда-то вдаль.
— Да, это действительно нелегко. Люди бросают работу, предприниматели закрывают дело или влачат жалкое существование, начинаются проблемы с закладными, увольнение высокопрофессиональных сотрудников, закрытие счетов в банках, что влечет за собой новые и новые проблемы… И самое главное — жизнь больше не кажется им безопасной, по крайней мере в данный момент… Люди, точно пьяницы, не понимают, кому и чему можно верить. Их постоянно мучит чувство собственной вины… А вы знаете, что очень многие фермеры страдают от умственного истощения? — Он посмотрел на нее в упор, глаза его горели.
— Фермеры? — изумилась Мэри. — Вот странно! Всегда ведь считалось, что фермерство — очень здоровый образ жизни.
— Физически так, видимо, и есть, — кивнул Джеймс и улыбнулся. — Но поскольку вы тоже хозяйка фермы, вам следует знать о подобной опасности.
— Ну, разумеется! — весело подхватила Мэри. — Впрочем, я и так знаю, какая с этим связана огромная личная ответственность, — ведь последнее решение всегда принимает хозяин фермы, сколько бы у него управляющих ни было.
— В том-то и дело! Личная ответственность. И это при том, что фермеру приходится бороться с такими природными бедствиями, как ливни, саранча и тому подобное, и порой он в этой схватке проигрывает. Если вы слишком часто проигрываете, это может стоить слишком дорого, и винить будет некого, кроме самого себя.
— Да, фермерство, безусловно, требует очень большой отдачи, — задумчиво проговорила Мэри. — Бывает, испытываешь огромное удовлетворение, а бывает и совсем наоборот. И жестокие разочарования тоже случаются, даже небольшие трагедии, насколько мне известно по собственному, не слишком богатому опыту. Но у меня-то молочная ферма. Однако я хорошо могу себе представить, какая это трагедия, если, например, выращиваешь какую-нибудь монокультуру на огромной площади, она вот-вот созреет, но вдруг налетает ливень с градом и ураганом — и ты полный банкрот.
— И страховки у тебя нет! — подхватил Джеймс.
Мэри заметила его улыбку и предложила свой вариант:
— Или еще и ногу сломаешь.
— И дом у тебя сгорит дотла, — не растерялся Джеймс.
— Ну и еще, по-моему, для «полного счастья» не хватает, чтобы жена, прихватив детей, сбежала с любовником, — завершила Мэри этот список несчастий, и оба рассмеялись.
— Ну что ж, основную мою мысль вы поняли, — сказал Джеймс уже более спокойно. — Некоторых своих пациентов мы передаем психологам, однако подобное состояние грозит соскальзыванием в клиническую депрессию, а это очень опасно. И никакого проку нет от благожелательных друзей и родных, которые твердят больному, что беспокоиться ему не о чем, — хотя они искренне сочувствуют ему. Такие больные отлично понимают, что с ними происходит нечто ужасное, и, возможно, убеждены, что подобное ощущение свойственно только им одним, что это кара Господня и не поддается лечению; в таких случаях начало выздоровления для них — вера в то, что они излечимы, что их жалкому существованию непременно придет конец. Продолжайте твердить это Анне, но не ждите от нее ответа. Просто без конца повторяйте, что она поправится, вот и все.
— Хорошо, буду повторять! — Мэри было приятно увидеть его улыбку.
— У нас и без того жизнь сложная и тяжелая, но тем, кто лечит душевнобольных, порой приходится совсем туго. Стереотип безумного психиатра с его кушеткой — просто злая шутка вроде мрачного косаря с его косой, однако же шутки эти создает здоровый мозг, невольно высвечивая две основные вещи, с которыми не так-тот легко примириться: смерть и утрату контроля над собой. Есть, разумеется, крайние случаи, но безумие у психиатров встречается крайне редко, особенно по сравнению с количеством случаев тяжелой депрессии у людей всех мыслимых типов и профессий. И люди, разумеется, вовсе не должны сперва почувствовать себя сумасшедшими, а уж потом идти к психиатру.
Мэри похлопала его по руке и сказала:
— Звучит чрезвычайно оптимистично, Джеймс! Жаль, что вы как специалист не можете являться экспертом в области «паблик релейшнз». У вас бы отлично получилось. — Она сказала это совершенно по-матерински, чуть снисходительно, но Джеймсу все равно было приятно.
— Ну что ж, до встречи?
Мэри улыбнулась и кивнула. Он смотрел, как она идет через лужайку — маленькая, изящная, очень прямая. Восхитительная женщина!
У него был чрезвычайно трудный день, полный чужих несчастий. Слишком много равнодушных или бесконечно печальных лиц, давно и хорошо знакомых. Невозможно вспомнить, сколько раз за сегодняшний день он заставлял себя изображать на лице беззаботность и здоровое жизнелюбие.
Нет, лучше вспоминать лицо Мэри — живое, мужественное лицо человека, на которого можно положиться. Но перед глазами почему-то все время возникало лицо Анны, нет, ее теперешняя маска, прекрасная маска среди прочих подобных лиц-масок, продолжавших медленное кружение в тенетах вечного страха.
…Пятница услышал выстрелы задолго до появления всадников. С вершины холма всадники казались какой-то особой разновидностью животных; один рыжий и два черных, длинноногие эти звери мчались по пологому склону, а перед ними летела покрытая белыми бурунами рыжая волна африканских газелей. Вокруг стояла странная тишина, нарушаемая лишь редкими хлопками выстрелов.
Ветряная мельница, к которой направлялся Пятница, точно магнит притягивала к себе и всадников — теперь он уже отчетливо видел их; туда же устремились два пикапа и большой грузовик, до того поджидавший их в тенистой рощице.
Пятница, как всегда, внимательно и сосредоточенно наблюдал за всеми этими передвижениями, а когда в его сторону еще и подул ветерок, стал принюхиваться с возросшим любопытством. Сперва он почуял запах дыма, очень слабый, лишь указывавший, где горит костер; потом — запах свежей крови и только что съеденной, полупереваренной зелени, исторгнутой убитыми газелями; чуть позже — невыносимо соблазнительный аромат жареного мяса. Пятница облизнулся и поудобнее устроился мордой на передних лапах, коротко мурлыкнул и тут же закрыл пасть.
Владелец фермы сидел на складном походном стуле и лучезарно улыбался всем вокруг. Это был его день! В этот день, раз в году, к нему на ежегодную охоту съезжалось множество гостей; эта традиция была учреждена его отцом еще шестьдесят пять лет тому назад, и теперь собственный, почти взрослый внук в легкой кружевной тени дерева, опершись о капот пикапа и прихлебывая пиво, беседовал со своим приятелем в стороне от остальной компании. Возле хозяина фермы, посверкивая новенькими мощными ружьями с оптическими прицелами, синеватой сталью стволов и полированным деревом прикладов, кружком устроились старики — его закадычные друзья — целый польский стрелковый батальон, все родом с Карпат, в куртках, отделанных мехом, и в охотничьих шляпах.