Выбрать главу

Когда новая вспышка молнии отбросила на стену угрожающие тени, его охватил страх. Но эти шаги не были иллюзией.

Они принадлежали мужчинам, вторгшимся в его камеру.

Это были не охранники, насколько он мог судить по тому краткому мигу, пока их видел. Даже для заключенных они были грязными. Страшными. Ухмыляющимися. Рычащими.

Кристофера грубо схватили и подняли чьи-то руки, и он сражался, как дикарь. От страха он позабыл все наставления мастера Пина. Он не мог понять, где пол. Не мог сжать кулак. Он просто был не в силах, как ни старался, справиться с мужчиной в три раза больше него.

— Кристофер! — крикнула мать в темноте. — Кристофер, беги!

Беспримерный парализующий ужас держал его в таком же плену, как гигант, навалившийся коленом на спину и вжимающий щеку в пол.

Тредуэлл осуществил свою вчерашнюю угрозу.

— Пожалуйста, не троньте сына! — просила его мать.

— Мы здесь не ради мальчика, — засмеялся один из них. — Но только пикни, и мы ему кишки выпустим. Ну, кто из нас будет первым?

Кристофер сражался, пока похититель не прижал его щекой почти к самым углям. Оранжевое сияние превратило все в пляску корчащихся теней. Бушующая гроза не заглушала стоны, стоны… Мать постанывала.

Он стал бояться молнии. Бояться увидеть в ее вспышке развратное насилие, творимое ими над единственным во всей вселенной дорогим ему существом. Слезы текли по грязному камню под ним. Скудный ужин подступал к горлу, грозя задушить его. Ему хотелось отвести взгляд. Хотелось исчезнуть. Хотелось умереть. Убить.

— Не смотри, голубок, — выдохнула мать.

Но он заставил себя смотреть. Наблюдать за тем, как они ее удерживали. Запомнить и зафиксировать в памяти мелькавшую в каждой новой вспышке света мутную хрюкающую усмешку на лице каждого подонка. Всех четверых.

В нем вскипела ярость, вызванная жаром, страхом и беспомощностью. В душе разразилась та же гроза, что бушевала за окном.

Когда другой пришел на смену державшему его, а тот был готов воспользоваться своей очередью, Кристофер бросился, схватил скотину за горло и бил кулаком до тех пор, пока не свалил его.

Он смутно слышал слабый, хриплый крик матери, прежде чем боль взорвалась у него в голове и он, оглушенный, упал на пол.

Мир завертелся вокруг него с такой скоростью, что ему невольно захотелось вытянуть руку и за что-то уцепиться, чтобы его остановить. Тени вздымались и опадали, раздваивались, а затем растворялись в тумане. Раздался гром, или это был стук двери?

А потом громыхавшая над крышей гроза осталась единственным звуком, доносившимся до его избитой головы. Мама. Где мать? Жива ли она…

— Кристофер!

Титаническим усилием он повернул голову и увидел, как ее тень темнела с другой стороны быстро догорающих углей жаровни. Она ползла к нему на локтях, но, похоже, у нее не хватало сил обогнуть огненную яму.

От страха все кружилось у него перед глазами, и он собрал последние силы, чтобы подняться с пола.

— Мама, — прохрипел он, шатаясь, идя туда, где лежала она.

— Кристофер. — Ее голос чуть слышнее шепота усилил его ужас. — Тебе больно, сынок?

— Нет. Я в порядке. Мама, не двигайся. Я позову охранников. — Он встал над ней на колени, боясь к ней прикоснуться. Боясь куда-то положить руки.

— Там нож, Голубок, они… — она слегка задыхалась, как будто пытаясь отдышаться, — они тебя порезали?

Ее руки, обычно такие сильные, такие уверенные, робко ощупали его лицо, плечи и скользнули вниз по туловищу.

— Нож? — Он покачал головой, все еще пытаясь прийти в себя. — Они не порезали меня…

Под коленями он ощутил что-то теплое и липкое и внезапно подумал, не ранен ли он. Но боли не было. Никаких порезов.

Новый прилив ужаса охватил его.

— Голубок, подбрось еще полено в огонь, так холодно.

Горячая жидкость поползла по его ноге, когда он поспешно достал два небольших полена и положил на угли. Прежде чем бревна загорелись, полыхнула молния, осветив самое мрачное зрелище всей этой наполненной ужасом ночи.

Кровь. Она растекалась от распростертого тела матери, подползая к каждой стене их крошечной камеры. Он закричал, призывая на помощь, вцепившись в решетку и изо всех сил прижимаясь лицом к двери. Звал кого угодно, все равно кого. Из темноты ответили женские голоса. Кто-то взволновано, кто-то рассержено.

Но никто не пришел.

Судорожно хватая ртом воздух, он обернулся к своей любимой матери, теперь освещенной золотым сиянием их жалкого огня.

— Мама. — Он опустился рядом с ней на колени там, где еще не было крови, и в свете пламени с ужасом наблюдал, как быстро подползал к нему край красной лужи. — Что делать? — простонал он, и у него все расплылось перед глазами от жарких слез. — Скажи мне, что делать.