Мы остановились перед мужским туалетом. Сыщики работали не покладая рук. Они расставили повсюду фотоаппараты и прожекторы и делали снимок за снимком под различными углами. А Мэрта по-прежнему сидела под умывальником. Я оставил комиссару Бюгдену свое имя и адрес.
— Загляните когда-нибудь ко мне, — сказал я ему. — Теперь вы знаете, где я живу. Выпьем, а за одно перейдем друг с другом на «ты».
В ответ послышалось лишь глухое рычанье. Харальд Бруберг стал подниматься по лестнице. Я последовал за ним. В руке он держал черную шляпу. Трубка уже исчезла в кармане пальто.
— Вы с комиссаром Бюгденом, как видно, остались не слишком довольны друг другом? — заметил Бруберг.
В тот же самый миг снизу кто-то громко позвал прокурора Бруберга. По лестнице бежал длинный полицейский. Впопыхах он ударился обо что-то головой и громко выругался. И тут же смущенно посмотрел на Харальда Бруберга.
— Извините меня, — сказал он.
— Пожалуйста, — ответил Бруберг. — В подобных ситуациях я обычно поступаю так же, как и вы. Что вы хотели мне сказать?
— Под окном мы нашли пару галош, — сказал долговязый. Они были почти совсем засыпаны снегом. На них метка «М.Л.».
— Черт возьми! — воскликнул Харальд Бруберг.
Он потеребил себя пальцами за нос. Потом посмотрел на долговязого полицейского.
— Пусть ассистент осмотрит место, где были найдены галоши, — сказал он. — Там могло произойти все что угодно.
— Я пока ничего не понимаю, — сказал долговязый.
— «М.Л.» означает Манфред Лундберг, — подсказал я.
— Спасибо, ассистент, — сказал Харальд Бруберг. — Сейчас я вернусь и взгляну на эти галоши.
Мы прошли в главный читальный зал.
— В полиции иногда тоже приходится думать, — сказал он.
12. Турин
Я постоял немного на лестнице. Отсюда открывался изумительный вид на город. Я смотрел на живописное нагромождение домов, словно никогда их раньше не видел. Справа высился огромный красный дворец и грелся на солнце. Солнце сверкало десятками молний в его высоких стрельчатых окнах, протянувшихся вдоль фасада длинными рядами. Немного левее вырисовывались разодетые морозом деревья в парке Одинслунд, церковь святой Троицы, а за ней кафедральный собор, вонзивший в небо свои остроконечные башни. Прямо передо мной улица Дротнинггатан опускалась к реке Фюрисон и, перепрыгнув через нее, бежала дальше к площади. По другую сторону площади она уже называлась Ваксалагатан. И вот она бежала все дальше и дальше, прямая как стрела, пересекала Кунгсгатан, потом Стурагатан и, наконец, где-то в районе Эрегрундсхоллет окончательно исчезала в вечности… Все было как обычно. На холме вокруг дворца ослепительной белизной сверкал снег. По склонам холма Каролинабакен с грохотом неслись вниз и тяжело карабкались вверх большие блекло-желтые автобусы. Великое множество людей шло по улицам неизвестно куда. Солнце передвинулось немного направо. Теперь оно находилось почти прямо за моей спиной, только чуть-чуть правее. «Каролина» отбрасывала перед собой черную тень в виде гигантской трапеции. В этой тени я и стоял. Было холодно. Ледяной, пронизывающий ветер дул со стороны Стокгольмсвейен к парку Одинслунд. Пора было идти домой.
Я медленно спустился по лестнице, вышел из тени, отбрасываемой «Каролиной», и снова очутился на солнце. Я шел по Эфре-Слотсгатан и Гропгрэнд. Вернувшись домой, я сел на пол, снял трубку и набрал номер телефона Бринкманов. Мне очень хотелось, чтобы ответила Ульрика. В данный момент у меня просто не было сил говорить со стариком или тетушкой Эллен. К счастью, мне ответила Ульрика.
— Скажите, какая ранняя пташка, — защебетала она в трубку.
— Сегодня я проснулся раньше, чем ты думаешь, — сухо сказал я.
Она промолчала. А когда снова заговорила, голос ее звучал жалобно. Это была очень чувствительная девушка.
— Что с тобой? — спросила она. — Ты опять встал с левой ноги?
Со мной ничего особенного, — ответил я. — Ты видела, какое сегодня солнце и какой снег?
— Видела…
— Ну и что ты об этом думаешь?
— Мне надо думать об экзаменах.
— Постарайся не думать о них хоть сегодня, — попросил я.
Она не ответила.
— Умерла Мэрта Хофстедтер, — сказал я.
Теперь Ульрика замолчала надолго. Она вдруг стала такой же молчаливой, какой была Мэрта Хофстедтер полчаса назад. Я успел досчитать до десяти, прежде чем к Ульрике вернулся дар речи.
— Умерла? — повторила она. — Как? Каким образом?