— Что значит «как»? Умерла — значит умерла.
Впрочем, люди действительно умирают по-разному.
Можно умереть у себя дома в постели от старости, или от чахотки, или от воспаления легких, или от X, или от У, или от Z, или от любой другой болезни, открытой медиками. Человек может попасть под машину. Его могут задушить, как Мэрту Хофстедтер. Можно умереть легко и спокойно, а можно впопыхах и даже весело. Можно умереть, подготовившись к смерти, и можно умереть, совсем не подготовившись. И один бог знает, что лучше. Но когда человек мертв, для него все сразу же теряет всякий смысл. Умирают люди по-разному, однако мертвые они все одинаковые. В нескольких словах я рассказал Ульрике о том, что произошло в «Каролине». Она все еще молчала.
— Ты меня слушаешь? — спросил я.
— Да, да, — отозвалась она, и голос у нее задрожал. — Но кто же мог это сделать?! Какой ужас! Какое у нее лицо?
— Лицо у нее такое же, как всегда, — ответил я. — Но она больше не улыбается. А нам будет так не хватать ее улыбки.
— Бедная Мэрта, — сказала Ульрика.
— А мне показалось, что ты ей не очень симпатизируешь, — сказал я.
Далее я сказал, что поподробнее расскажу ей об убийстве Мэрты потом, а сейчас она должна поскорее одеться, взять лыжи и выклянчить у старика ключ от его машины. Мы поедем в Ворсэтра кататься на лыжах.
— Неужели это возможно? — удивилась она.
— Для нас нет ничего невозможного, — ответил я. — И это единственное, чего мне сегодня хочется.
Я сказал ей, что она должна быть готова и ждать меня в машине через полчаса. Ульрика попросила три четверти часа. Но я все-таки велел ей управиться за полчаса.
Я повесил трубку, пошел в ванную комнату и долго умывался холодной водой. Нельзя сказать, чтобы после этой процедуры мысли мои хоть немного прояснились. У меня было такое чувство, словно я немного оглушен и мои мозги частично вышли из строя. В голове все время что-то жужжало и гудело. Через равные промежутки времени передо мной вдруг появлялась Мэрта Хофстедтер, которая сидела на полу в мужском туалете под умывальником, бледная, со слепым остекленевшим взглядом. Отогнать от себя это видение мне удавалось далеко не сразу. Потом передо мной вдруг возникал еще один призрак — Манфред Лундберг. Он вставал со своего стула, бледный как полотно, и говорил, что чувствует себя ужасно плохо. Затем он хватался за сердце и падал на стол, стоявший в аудитории, где проходят семинары. Голова его ударялась о стол с глухим стуком. Конечно, можно было думать и о каких-нибудь более веселых вещах. Однако я чувствовал, что мне не скоро удастся избавиться от общества Мэрты и Манфреда, на этот счет у меня не было никаких иллюзий.
Я надел лыжную куртку с капюшоном, лыжные брюки и лыжные ботинки. Затем достал темные очки и шапку с ушами. Спустился в погреб и принес оттуда лыжи и палки. Бегло осмотрев все это снаряжение, я пришел к выводу, что оно в полном порядке. На эти подготовительные мероприятия у меня ушло около получаса. И вот я отправился к дому Бринкманов. Когда я переходил Эфре-Слотсгатан, то увидел старика Бринкмана, который только что вышел из дому. Он так торопился, что, перебегая Слотсгатан, не обращал никакого внимания на несущиеся по улице автомобили. Можно было подумать, что он помешался. Пар клубами валил у него изо рта. Он уже узнал великую новость и со всех ног мчался в «Каролину».
Первый раз в жизни Ульрика была готова вовремя. Она вывела машину из гаража и поставила ее возле подъезда. Это был старый «крайслер Виндзор» 1952 года, настоящее чучело на колёсах, и, если бы его еще украсить флажками и цветным пластиком, он прекрасно сошел бы за машину раггаров. И тем не менее старик был очень доволен своим «крайслером» и ни за что не желал с ним расставаться. Во всяком случае, так он сам говорил. И он старательно за ним ухаживал.
Когда я подошел, машина стояла со включенным двигателем и из выхлопной трубы вился серовато-белый дымок. Лыжи лежали на заднем сиденье. Я открыл дверь и бросил туда же свои. Ульрика сидела и курила. Сегодня она была красивее, чем когда бы то ни было. Она надела темные очки, ее золотые волосы спадали на плечи, а щеки пылали, как розы. На ней была голубая лыжная куртка с капюшоном и лыжные брюки.
— Ну, так что? — быстро спросила она, как только я сел возле нее.
— А что такое? — отозвался я, включил сразу вторую скорость и повел машину по Йернбругатан.
— Рассказывай, — потребовала она нетерпеливо.
— Спешить некуда, — ответил я.
Я обогнул исторический факультет, проехал по Академической улице между кафедральным собором и Густавианумом, через Одинслунд, мимо оранжевого фасада «Каролины» и наконец оказался на Валенбергсвейен.