— Это была необыкновенно одаренная натура, — продолжал Хильдинг. — Стоило поговорить с ней какие-нибудь пять минут, и уже начинало казаться, что остальные твои собеседники несут унылую чепуху.
Он взмахнул руками и сделал большой глоток грогу.
— В ее присутствии никому и никогда не было скучно!
— Мне только раз довелось побеседовать с ней, — сказал я. — Это было на обеде у Челмана.
— Да, именно там.
Он махнул в мою сторону рукой, сжимавшей стакан.
— Когда я смотрел на вас обоих у Челмана, меня вдруг охватило беспокойство, — сказал он с очень серьезной миной. — Понимаешь, мне показалось, что она увлеклась тобой. О чем вы тогда говорили? Ведь вы довольно долго просидели в углу на диване, и вид у вас обоих был чертовски довольный.
— Она так и не сказала тебе, о чем мы говорили?
— У нее всегда были маленькие тайны. Ей нравилось иметь свои собственные маленькие тайны. И чаще всего каждая такая тайна в конечном счете оказывалась сущей безделицей.
— Мы говорили о французском и итальянском фарсе. Лабиш, Фейдо, Фо и прочие там старики. Я прочитал в свое время немало фарсов, чтобы подготовить пьесу-пародию, которую мы собирались поставить. Мэрта тоже читала их. Вот об этом мы и говорили.
— Знаешь, что я тебе скажу? — начал он, тяжело и доверительно усаживаясь рядом со мной на диван. — В тот самый вечер я впервые в жизни вдруг почувствовал себя старым, по-настоящему старым. Я видел, что вы сидите рядом на диване, все время смеетесь и вам чертовски хорошо. Я видел, что она смотрит на тебя, или мне казалось, что она смотрит на тебя совершенно определенным образом. Я видел в ее взгляде эту странную неуловимую определенность. И подумал, что теперь ее влечет молодость. Моя бедная безумная Мэрта!
Прежде чем встать, он судорожно сжал мое плечо.
— Если бы ты знал, как я ненавидел тебя в тот вечер, — сказал он. — Я ненавидел тебя за то, что тебе всего двадцать лет, а мне — тридцать пять.
— Тридцать пять — это еще не возраст.
Он снова встал и пошел по комнате. На него начал действовать алкоголь. Он уже очень много выпил. Взгляд стал немного осовелым. А лицо покраснело.
— Ну и как же ты меня ненавидел? — спросил я. — Так сильно, что убил бы меня или ее, если бы между нами что-нибудь было?
Он остановился и пристально посмотрел на меня из-под нависших бровей.
— Ведь не убил же я Гренберга, — сказал он.
— Не знаю, — ответил я. — Я не знаю Гренберга. Не знаю, жив он или умер. И для меня это не имеет значения. Его можно было не принимать всерьез. Через каких-нибудь две-три недели она рассталась с ним. Но есть вещи похуже.
— Итак, все начинается сначала?
— Да, сначала, — отрезал я и предъявил к оплате свой главный вексель. — Вчера вечером ты сказал мне, что провожал Мэрту от здания филологического факультета. Тогда-то она и сравнила Харальда Бруберга с тапиром. Отлично сказано! Очевидно, разговор этот происходил уже после следственного эксперимента; допустим, около половины десятого. Почему ты солгал прокурору и полицейским?
— Я не лгал… — устало ответил Хильдинг. — Я думал, что мы уже покончили с этим вопросом.
Настроение снова испортилось. Мне ничего больше не оставалось, как продолжать допрос. Я откинулся на спинку дивана.
— Послушай, Хильдинг. Одно дело врать полицейскому, а другое — своему старому другу.
— Хорошо, — согласился он, немного помолчав. — Я солгал Брубергу, когда сказал, что не видел Мэрту после следственного эксперимента. Но ты понял меня неправильно. Я провожал Мэрту до филологического факультета, сразу же после следственного эксперимента.
— А если ее провожал туда кто-нибудь другой? — спросил я.
Хильдинг закусил губу. Все его увертки были шиты белыми нитками. Но он по-прежнему думал, что ведет тонкую игру.
— Ее провожал туда я, — упорствовал Хильдинг. — Я догнал ее в Английском парке.
— Вздор, — ответил я. — Ёста Петерсон утверждает, что подвез ее к самому факультету в своей машине.
Хильдинг посмотрел на меня.
— Значит, Ёста лжет, — сказал он.
— Ты сам лжешь, — крикнул я.
Но тут же взял себя в руки.
— Разве можно так глупо и нелепо врать на каждом шагу, — сказал я. — Ты же первый ушел из «Альмы» во время следственного эксперимента. И сам же заявил Брубергу, что немедленно уехал домой на своем «мерседесе». Перед тем как мы вышли из «Гилле», я позвонил Эрнсту Брубергу и получил все необходимые сведения.
Хильдинг молчал.
— Ты знаешь не хуже меня, что все время лжешь, — продолжал я. — Почему ты так боишься признаться, что вчера вечером тебя не было дома, если Мэрту убил не ты?