— Мэрту убил не я, — быстро сказал Хильдинг.
— Что ты делал между половиной десятого, когда ты, встретив Мэрту возле филологического факультета, пошел провожать ее, и половиной двенадцатого, когда ты появился в баре «Гилле»? Куда ты шел вчера в половине десятого, когда проводил Мэрту?
— Это мое дело, куда я шел, — прошипел Хильдинг. — И тебя это не касается!
— Это было бы твое дело, если бы с Мэртой не произошла эта маленькая неприятность примерно в половине десятого, — сказал я спокойно. — А теперь это уже дело не только твое, но и полиции! И Харальд Бруберг проявляет к нему вполне законный интерес.
Реакция Хильдинга на мои слова была странной и неожиданной.
— Ну и черт с ним! — сказал он и бросил в стенку стакан с недопитым грогом.
К счастью, стакан угодил как раз между двумя картинами, не повредив их, и разбился, а осколки посыпались на пол. После этого Хильдинг вдруг ведь как-то обмяк.
— Сейчас я помогу тебе вспомнить, что ты делал вчера вечером, — сказал я. — Ты встретил Мэрту перед филологическим факультетом в половине десятого. Ёста Петерсон звонил сюда в половине десятого, но тебя не было дома.
— Я был в…
— Не прерывай меня. Мне надоело, что ты накручиваешь одну ложь на другую. Видимо, ты собирался куда-то идти. Я не знаю, куда именно. Вы с Мэртой шли по Виллавейен, Тунбергсвейен и Английскому парку. Вспоминаешь? Вы шли прямо к «Каролине».
Он стоял совершенно неподвижно, прямой, как статуя. И мрачно смотрел на меня. Его глаза превратились в узенькие желтые щелочки, из которых, казалось, вот-вот брызнет яд. На лбу выступили капли пота.
— Что было потом? — заорал я и встал.
Хильдинг двинулся на меня. Он нанес мне удар левой в диафрагму, и я полетел на диван. Удар правой, на которой было кольцо с печаткой, лишь слегка скользнул по скуле. Когда он хотел снова броситься на меня, я поднял ногу и так лягнул его в живот, что он сложился пополам и опрокинулся на стол. При этом он повалил мой стакан и несколько пустых бутылок. В тот же миг мы снова были на ногах. Он опять бросился на меня, изо всех сил размахивая руками. Я спокойно отступал, уходил от его ударов справа и слева, парировал их. Потом я заметил брешь в его обороне и нанес ему сильнейший удар правой по носу. Он отступил на шаг и закрыл нос руками. Тогда я нанес ему два удара в живот, и он тяжело осел на пол. С него было достаточно. Я взял его за шиворот, дотащил до дивана и уложил. Он все еще закрывал руками нос. И тихо стонал. Я сел в кресло по другую сторону стола и посмотрел на него.
— Идет кровь, — сказал он.
— Вижу, — ответил я.
Я наклонился над столом, вытащил из пачки сигарету и закурил. Потом откинулся на спинку кресла и снова посмотрел на него. Он достал из кармана брюк носовой платок и прижал его к носу.
— Начал не я, — сказал я сердито.
— Я не убивал ее, — отозвался он жалобно.
— А я не говорил, что ты убил ее.
— Но ты думаешь, что я убил ее.
— Я ничего не думаю. Я просто удивляюсь, почему ты все время лжешь.
Он ничего не ответил.
Я встал, прошел через маленькую переднюю в кухню и нашел там два пустых стакана. Когда я вернулся, Хильдинг лежал на диване все в той же позе. Он прижимал к носу платок. И одновременно следил за мной взглядом. Я взял бутылку и налил виски ему и себе.
— На выпей, — сказал я, протягивая ему стакан.
Он взял стакан и залпом осушил его. Потом снова лег. Я сделал лишь маленький глоток и поставил стакан на стол.
— Итак, теперь можно говорить правду? — спросил я.
— Мне надо было привести в порядок кое-какие бумаги, — сказал он. — Поэтому мне пришлось пойти в канцелярию. Вчера вечером я и закончил эту работу.
— Какие бумаги? — спросил я.
— Благотворительное общество Бернелиуса, — ответил он.
— А раньше ты не удосужился привести их в порядок? Скоропостижная смерть Манфреда была для тебя очень кстати.
— Что правда то правда, — вздохнул Хильдинг. — Но его отравил не я.
— А я и не говорю, что ты, — спокойно возразил я.
— Но ты думаешь, что Манфреда отравил я, — упрямо повторил Хильдинг.
— Тебя не касается, что я думаю. Сколько раз тебе надо это повторять! И потом, кто еще, кроме тебя, мог отравить Манфреда?
— Думаю, что Герман, — сказал он.
— Ты слишком много думаешь. И если тебя послушать, то все преступления на земле совершил Герман.
— Я не люблю его, — сказал Хильдинг. — И это уже мое дело, любить мне Германа или не любить.