Когда он умер, оказалось, что он отписал свою квартиру Мэйв. Теперь в ней живем мы.
Вместо антиквариата и персидских ковров, за которыми охотятся наши соседи, Мэйв наполнила дом детьми. Через четыре месяца после переезда сюда мы усыновили Брайана. Еще через шесть — Джейн. И еще… и еще…
Я знаю, святая — слишком затасканное слово, но сейчас, глядя на все, чего достигла моя жена, я не мог придумать для нее никакого другого слова.
«Житие святой», — подумал я с горечью.
И в конце, как полагается, мученичество.
Мое сердце замерло, когда кто-то позвонил в дверь.
«Идите к черту!» — буркнул я, но тут звонок задребезжал снова.
Я решил, что, должно быть, ошиблись дверью очередные гости Андерхиллов — соседей напротив, которые обожают устраивать вечеринки с коктейлями, — но звонок не унимался.
Я раздраженно вскочил. «Ох и влип же ты, парень, — думал я, поворачивая ручку. — Сейчас я покажу тебе, что такое разбудить Гринча».
7
Судя по мятым джинсам и пыльному синему бушлату, молодая блондинка, стоявшая за дверью, пришла вовсе не на коктейль в манхэттенском стиле.
Грязный рюкзак на спине и вещмешок, который она сжимала в руках, явно указывали на то, что она приехала издалека.
— Мистер Беннетт? — спросила она, бросая мешок на пол и протягивая мне маленькую, изящную ладонь. — Мистер Майкл Беннетт?
У нее были невероятно холодные руки и невероятно теплый ирландский акцент.
— Я Мэри Кэтрин, — сказала она. — Наконец-то я до вас добралась.
Из-за акцента я заподозрил, что это скорее всего одна из родственниц жены. Я попробовал вспомнить, была ли она среди немногочисленных гостей со стороны невесты на нашей с Мэйв свадьбе. Вспомнились только престарелый двоюродный дедушка, какие-то дальние кузены и кузины и трио холостяков средних лет. Кто же она, черт побери?
— Добралась? — повторил я устало.
— Я — au pair,[2] — сказала Мэри Кэтрин. — Нона сказала, что она вас предупредила.
Au pair? Нона? Я вспомнил, что Ноной зовут мать Мэйв. Жена неохотно рассказывала о своем детстве в Донегале. Я всегда подозревал, что у нее несколько эксцентричная семья.
— Извини, э-э, Мэри, да? — протянул я. — Я, м-м, все-таки не понимаю, о чем ты говоришь.
Мэри Кэтрин открыла рот, будто собираясь что-то сказать. Потом закрыла. Ее фарфоровое личико залилось румянцем, и она подхватила свои вещи.
— Простите, что отнимаю ваше время, сэр, — огорченно пробормотала она. — Кажется, я ошиблась. Извините.
Когда она подошла к лифту, вещмешок соскользнул с ее плеча. Я вышел на площадку, чтобы ей помочь, и мой взгляд упал на кучу корреспонденции. Писем накопилось порядочно, и мои добрые соседи Андерхиллы засунули всю кипу под журнальный столик, чтобы освободить на столешнице место для своей коллекции старинных деревянных щелкунчиков.
Из середины кипы торчал маленький, необычного вида конверт.
— Погоди, — сказал я. — Подожди минутку, Мэри Кэтрин. Одну секунду.
Я вскрыл конверт. Письмо было написано мелким, неразборчивым почерком: все, что мне удалось разобрать, — это одного «Дорогого Майкла», пару «Мэри Кэтрин» и подпись: «Да благословит тебя Господь в это тяжелое время. С любовью, Нона».
Правда, я так и не понял, что это все значит.
До сих пор я даже не был уверен, жива ли теща. Одно знал наверняка: было уже очень поздно, и я слишком устал, чтобы сейчас во всем разбираться.
— А, так вот оно что, — сказал я как раз в тот момент, когда двери лифта с грохотом открылись. — Значит, это ты — Мэри Кэтрин, наша au pair.
В ее ярко-синих глазах мелькнула неприкрытая надежда. Но куда мне ее положить? Квартира забита до отказа. Потом я вспомнил, что на верхнем этаже есть комната прислуги — она перешла к нам вместе с квартирой, и мы использовали ее вместо кладовой.
— Пойдем, — сказал я, подхватывая вещмешок девушки и заходя в лифт. — Я покажу тебе, где расположиться.
У меня ушло добрых двадцать минут на то, чтобы убрать из комнатушки колыбель, детские игрушки, старые автомобильные сиденья и велосипеды Крисси и Шоны с изображениями Барби и трех принцесс.
Когда я снова поднялся наверх с постельным бельем, Мэри Кэтрин уже развернула матрац на кровати со стальной рамой и аккуратно раскладывала вещи по ящикам комода, который мы в свое время приспособили под пеленальный стол.
Я на минуту задержался, разглядывая ее. На вид лет двадцать пять — двадцать семь. Не очень высокая, но чувствуются энергия и честность. «Не робкого десятка», — отметил я про себя. Впрочем, для ее работы это как раз было неплохо.
— Нона не сказала, сколько у нас детей, так ведь?
— Она сказала — «стая». «Настоящая стая» — так, по-моему, она и выразилась.
— «Стая» — это сколько? Откуда ты приехала? — продолжал я.
Мэри Кэтрин вздернула брови:
— Пятеро?
Я покачал головой и поднял вверх большой палец — «поднимай ставку».
— Семеро?
На лице Мэри Кэтрин мелькнуло паническое выражение, когда я повторил свой жест.
— Ну не десять же?! — воскликнула она.
Я кивнул.
— Слава Богу, все приучены к горшку. И они прекрасные ребятишки. Но если ты захочешь уйти сейчас, завтра или через неделю, я все пойму.
— Десять? — переспросила Мэри Кэтрин.
— Единица и ноль, — улыбнулся я. — Да, и если хочешь у нас работать, тебе придется называть меня Майком. Или идиотом, если угодно. Но пожалуйста, не называй меня мистером Беннеттом.
— Хорошо, Майк, — ответила Мэри Кэтрин.
Уходя, я заметил, что с ее лица не сходит паническое выражение.
— Десять, — пробормотал я.
Великолепная десятка.
8
Я спустился вниз, забрался под холодное одеяло и не мог сомкнуть глаз. На завтра были назначены похороны Кэролайн Хопкинс — очередная грустная новость.
Я лежал в темноте, слушая завывания зимнего ветра. Где-то далеко — скорее всего на Бродвее — сработала автосигнализация, прошла все мучительные стадии электронной агонии и залилась снова.
Целый час я упрямо отказывался жалеть себя. Это ведь не мое тело восстало против меня. Это не я посвятил тридцать восемь лет своей жизни помощи другим людям. И я по крайней мере доживу до своего тридцать девятого дня рождения.
А потом я заплакал. Слезы накатывали медленно, болезненно, как первые трещины на льду озера, по которому я слишком далеко зашел. Но через минуту моя стальная выдержка разлетелась на тысячу кусков, и я раскис.
В свое время я всей душой поддержал идею жены усыновить ребенка. После того как мы обнаружили, что не можем иметь детей, я был готов на все ради Мэйв. Я так любил ее, что хотел сделать счастливой любым способом.
Но когда мы удочерили Джейн, я засомневался. Трое детей в Нью-Йорке? Квартплата была немаленькая, а я никогда не был Рокфеллером.
Однако Мэйв показала, что нам хватит места и в доме, и в наших сердцах еще для одного ребенка. После Фионы и Бриджит я только молча закатывал глаза, когда Мэйв заводила разговор об очередном приемыше детского дома или беспризорнике. Она всегда спрашивала: «Что слону лишний фунт поклажи?»
«Но как слону жить без сердца?» — думал теперь я. Слезы струились по щекам.
Я понимал, что ни за что не справлюсь один. Старшие уже без пяти минут подростки, а младшие… Боже правый, как я мог взвалить на себя ответственность за их жизнь, счастье и будущее?
Потом я услышал, как открылась дверь.
— Пип-пип! — сказал тоненький голосок.
Это Крисси. Каждое утро она приходила к нам в спальню с пустой миской для хлопьев и притворялась каким-нибудь маленьким голодным животным: котенком, щенком, пингвинчиком, а однажды даже броненосиком.
Дочка подошла на цыпочках к краю кровати.
— Пип-Пип не спит, — сказала она.
Я вытер слезы о подушку.
— Большой Пип тоже не спит.
Она не спала в нашей постели с тех пор, как ей исполнилось два годика, и я уже собирался встать, чтобы уложить ее в кроватку и убаюкать, но затем передумал и откинул одеяло.
2
Au pair — молодые люди, чаще девушки, приезжающие в страну изучать язык и устраивающиеся работать в семьи помощниками по хозяйству за еду и квартиру.